Articlas

В следующий раз я попал в Таджикистан через два года. Летом семьдесят девятого поехал туда со своей приятельницей Ниной. Душанбе к тому времени стал постепенно обретать статус модного в известных кругах места тусовки. На этот раз я уже поехал не просто так, а с прицелом прощупать там возможный рынок эксклюзивных товаров. В качестве образца продукции мы везли целую сумку гипсовых барельефов Сталина. История этих произведений требует отдельного отступления.

9.1.

Сталинские деньги. В 1978 году исполнялось 100 лет со дня рождения И.В.Сталина. В связи с этим юбилеем мне однажды, чисто спонтанно, пришла в голову шальная мысль о возможности заработать неплохие деньги на эксплуатации популярности образа отца народов в среде его кавказских соплеменников. Я себе представил, сколько можно было бы выручить за юбилейную сталинскую медаль в это время где-нибудь в Тбилиси, если не в Гори!

В Питере у меня были знакомые художники, Йокси и Таня, делавшие с помощью формопластовых шаблонов гипсовые отливки копий эротических барельефов из индийского храма Кхаджурахо. А что, если отлить Сталина? Стоимость материала по тем временам — ничтожная. Возможности тиражирования — неограниченные. Был бы спрос. Я звоню Йокси: так мол и так, что скажешь? Он говорит: "О'кей, приезжай".

Сначала Таня, как профессиональный скульптор, пыталась самостоятельно вылепить в глине профиль вождя с медали "За оборону Сталинграда". Однако, получалось очень непохоже. За такое на Кавказе денег явно платить никто не станет! Тогда мы пошли в одну из мастерских Академии художеств, где сидел человек среди множества гипсовых отливок. Среди них я тут же заметил несколько вариантов советской символики, в том числе Ленина и Сталина. В принципе, нам требовался всего лишь один гипсовый образец, с которого можно было снять форму и потом тиражировать дальше. Мы с Йокси долго приглядывались к барельефам, пока, наконец, не остановили выбор на медали с профилем Сталина, из-за которого выступал профиль Ленина. "Ничего, Ленина — спилим. Главное, что сам Сталин здесь — то, что надо!" — посчитали мы.

— Начальник, сколько стоят эти профили?"
— Эти? Четвертной!

Четвертной? Это было как где-то впятеро дороже предположительной цены.

— Да кто же у тебя возьмет эту архаику за четвертной?
— Кто возьмет? А знаете, что сейчас сталинский юбилей приближается? Вот и подумайте.

Это был сильный аргумент. Мы заплатили четвертной, искренне полагая, что отобьем инвестицию на сверхприбылях. Пришли домой, сняли Ленина, прибавили под профиль веточку с датой: "1878-1978", сделали формопластовую форму. Размерами мемориальная медаль выходила с суповую тарелку. Замешали гисп, отлили первый десяток, потом еще один... Не успели отливки еще толком остыть, мы решили с Йокси проверить товар на спрос. С нетерпением запаковали несколько блюд в спортивную сумку и рванули на Некрасовский рынок — проводить следственный эксперимент. Приходим на рынок, осматриваемся: не видно ли гостей с Кавказа? Замечаем в одном ряду тва-три подходящих товарища. Подходим. Я спрашиваю: "Дорогой, памятная медаль к столетию Сталина не нужна?" Слово "Сталин" действует магически. Интерес проявлен. Я пытаюсь вытащить из сумки образец профиля, но он оказался настолько дурацки запакован, что никак не вылезает. В тот момент, когда, наконец, я достал и едва развернул белый гипс с барельефом гения мирового пролетариата, на мое плечо легла тяжелая рука милиционера: "Гражданин, что продаем?" "Да вы что, начальник, — опешил я, — мы ничего не продаем! Мы художники и показываем образцы нашего искусства!"

Рядом с ментом стояло еще пару человек в штатском. "Ну, давайте, художники, пройдем в отделение!" Нас довезли до ментовской, провели в кабинет, к начальнику. Достали гипсы, развернули. "Да!.. — удивились сотрудники РОВД и с пониманием закачали головами. — Что ж Вы их теплыми продаете, даже остыть не дали?"

— Денег нет, начальник! А мне домой ехать надо. И потом, мы ведь не какое-нибудь там фуфло бацаем, а единственные, кто, между прочим, уделил внимание этой круглой дате!

Достоинство нашего предприятия ни у кого из присутствующих, похоже, сомнений больше не вызывало. Начальник примирительно подмигнул: "Ну, что, оставите нам на память по сувениру?"

Таким образом, мы вышли сухими из воды с минимальными потерями. Вернувшись домой, на Декабристов, мы решили несколько улучшить качество продукции, покрыв блюда с барельефами лаком. С позолотой. В результате отлакированные и позолоченные мемориальные медали обрели аутентичный совково-сувенирный вид. Единственной проблемой было постоянное обсыпание позолоты, даже после просыхания лакового покрытия. Таких медалей мы сделали с полсотни. Первая экспериментальная партия. Она же оказалась и последней. Потому что ехать в Грузию со всем этим багажом нам почему-то вдруг резко расхотелось. Тем не менее, наш скорбный труд не пропал даром.

Собираясь в Азию, я подумал, что можно было бы постараться реализовать сталинские медали именно там. Как-никак — народ там Сталина помнит и уважает. У местных шоферов Иосиф Виссарионович выступал в роли "святого покровителя" касты шоферов. Практически на каждом ветровом стекле грузовика или автобуса вы могли видеть портретик с характерными усами. И мы, действительно, эти медали там реализовали! Правда, не столько в качестве товара, сколько расчетного средства — так называемых "сталинских денег". Как работали сталинские деньги вы узнаете чуть дальше.

На Таганке. По пути мы навестили в Москве штаб-квартиру Хайдар-аки на Таганке. Хайдар-ака сидел на огромном кожаном кресле, за мощным антикварным дубовым столом, в восточном халате и тюбетейке, на фоне коричневого ориентального ковра. Книжные полки, стоявшие вдоль одной из стен кабинета, были заполнены изданиями на европейских и восточных языках. Хайдар-ака набрасывал по-французски к своей Ориентации начальные тезисы. Не успели мы толком потолковать, как раздался звонок в дверь. В кабинете появился человек в полувоенном одеянии цвета хаки, с большой бородой как у Маркса — Владимир Степанов. Рам как-то назвал его "суфи-масоном" и был недалек от истины, если учесть беннеттовскую ориентацию Владимира. Некогда к нему в Москву приезжал в гости сам великий Роберт Грейвз — кидал лопатой землю на даче. Степанов был мастером четвертого пути и очень жестко стелил, подчас. Но вместе с тем он — сама джентльменская корректность: снисходительно-ироничная и вместе с тем — слегка опереточная.

Мы обсудили положение дел в мире, прошлись по последним публикациям Идрис-Шаха. Я передал привет от нашего шойхи Яктаа. Степанов некогда приезжал к нему на базу, служившую в 70-е годы точкой опоры бойцов невидимого фронта на всем Северо-Западе. Владимир также дружил с Хальяндом, когда тот учился в Москве восточным языкам и писал докторскую. Однажды, уже позже, мне пришлось быть свидетелем сцены встречи Владимира и Хальянда после двух десятилетий "разлуки". Владимир приезжал в Таллин вместе с "Арсеналом" и своей командой в составе непременных Кости и Гурама. Через меня он пригласил на представление и Хальянда. Мы все увиделись в фойе концертного зала, за чашкой кофе. Это был истинный момент бодрствования, вкус которого запоминается навсегда.

Хайдар-ака сообщил, что его люди, Сергей с Наташей, тоже должны отправиться — буквально на днях — в один из горных массивов Таджикистана. Сам он никак не мог решить, ехать ему за компанию или нет. "Хайдар-ака, — уговаривал я, — брось все, езжай в Азию. Книжки читая — императором не станешь!" Но Хайдар был в тот момент захвачен Ориентацией и его интеллектуальная воля ориентировалась на северо-запад.

Сталинград. Ну а мы с Ниной сели в поезд Москва-Душенбе, купили на дорогу морожного и отправились со свистком на юго-восток. Из транзитных впечатлений на этот раз почему-то запомнились руины монастыря в чистом поле, где-то под Рязанью. Остовы распавшегося комплекса напоминали собой некую гигантскую рептильную окаменелость. А ночью, над тянущимся вдоль полотна лесом, взошла, словно иррегулярная планета, белая в свете юпитеров, гигантская статуя Родины-матери. Циклопические размеры этого сооружения впечатляют. Даже мизинец ноги этого колосса выше человеческого роста. Рассказывают, что автор произведения, скульптор Вучетич, в процессе создания объекта так перенервничал, что впоследствии вообще съехал. Не знаю, как было на самом деле, но глядя на статую Родины-матери, даже из окна проходящего мимо поезда, можно ощутить высокий уровень психоделичности, заложенной в это произведение. Весь Мамаев Курган в целом, как мемориальный комплекс, безусловно, вызывает сильные впечатления, граничащие с шаманистическим прозрением.

Когда мы пересекали по высотному мосту Волгу, я, глядя вниз на протекавшие подо мной черные воды, представил себе, как во время Сталинградской битвы по этим водам сплавляли раненых. Связывали два бревна, сверху клали человека и пускали вниз по течению. Плывущие должны были пересечь немецкие позиции, а дальше их, теоретически, уже могли выловить свои. Могли — но вовсе не однозначно. Плоты с ранеными плыли под обстрелами, бомбежками, непосредственно пересакая театр военных действий и составляя часть общего сценария величайшей битвы в истории человечества. Выловили.далеко не всех. Многих снесло дальше вниз, в сторону Каспийского моря. Одним из спасенных был мой отец.

Идентичный Восток. Рассвет мы уже встречали в казахстанской степи. Я наблюдал, как над розовой почвой восходит огненно-красный шар новорожденного Солнца. Удьяннадья Митрамаха, арохануттарам дивам! Хадрогам мама Сурья, шукешу ме Хариманам!.. Ом, Храм-Хрим-Хрум-Храйм-Храум-Храух! А потом снова, весь день, из плоского степного пространства наплывали величественные каменные города мертвых, с полумесяцвми и тюрбанами, резко контрастировавшие с юдолью реальной жизни живых, ютившихся в крытых соломой глиняных хижинах без окон, или в каких-то стремных сарайчиках. Нищета населения в советском Казахстане превосходила даже российскую. Хотя, безусловно, были и там оазисы благополучия: столица Алма-Ата, курортная зона Медео, закрытый город Тюратам (Байконур) и другие. Но меня больше впечатляли города типа Туркестана или Кызыл-Орды, где сохранялась идентичность "отсталого нищего Востока". Эта нищета кочевой степи постепенно гаснет в необитаемой пустыне, за черными песками которой встает как бы новая цивилизация. Сначала — фрагментарно, в виде небольших зеленых оазисов в кольце барханов, затем — уже в качестве систематически возделанного агрикультурного и просто культурного ландшафта.

В Душанбе. К моменту нашего прибытия в Таджикистан здесь уже паслись Эдик, Йокси и Ычу. Все они, как оказалось, были повязаны на специфической халтуре того времени, когда можно было заработать неплохие деньги — на росписи стен в кишлаках. Им этот бизнес организовал человек по прозвищу Каландар — художник и мистагог из Душанбе.

9.2.

Каландар. Не выйти на Каландара при длительной тусовке в Душанбе было тогда просто невозможно. Я сам, увидев его впервые, вспомнил, что косвенно слышал о нем еще от Рыжего, когда тот рассказывал Мэтру одну стремную историю с фатальным исходом. Йокси писал о Каландаре в Таллин как об "интересном человеке", а Эдик строчил нервные открытки с намеками, что накачиваемая в ситуации шиза может вынудить рвануть домой раньше времени. В общем, сигналы шли самые противоречивые и неопределенные.

На вокзале нас встречали как раз Йокси с Каландаром. Каландар жил на улице Клары Цеткин, что у магазина "Гулистон", напротив цирка. В то время Каландар обитал в трехкомнатной квартире, с бабушкой и беременной женой. Все апартаменты были завешаны огромными масляными полотнами, представлявшими собой творчество гостеприимного хозяина в духе русского Ван-Гога, если не круче в смысле съезда. Привидения охватывали коварными объятиями трепещущих персонажей галлюциногенных пейзажей, в магических кристаллах отражались чьи-то вопрошающие глаза, а человеческие фигуры в кубических пространствах расчленялись на геометрические плоскости эвклидовой вселенной. И все же, где-то она искривлялась, причем — весьма существенно.

Помимо бабушки и Каи, в квартире были гости из Пенджикента — русская пара. И еще какие-то люди из местных художников. Мы вошли, поздоровались, познакомились. В одной из комнат, в углу, увидели целокупный молитвенный пульт ламаизма, состоявший из алтаря с танкой Ямантаки, буддой, чашками, колокольчиком, молитвенным барабаном, балдахином и еще целой серией перкуссионных и визуальных объектов. "Что, показать, как это работает?" — Каландар спросил нас с улыбкой. Он сел за пульт, взял в руки колокольчик с барабаном, крутанул медные мельницы на алтаре, а затем интенсивно зазвонил, завращал ммолитвеную мельницу со священными текстами и зарецитировал магическую мантру на тибетском языке. Вся квартира наполнилась странной вибрацией, лица у гостей сделались серьезными, все напряглись. Через полчаса Каландар закончил сеанс, с энтузиазмом поднялся: "Ну как работает? Класс?"

Дальний предок Каландара был когда-то пиратским атаманом на Каспии, а более близкие предки в целом принадлежали к сословию местных туркестанских казаков. В семейном альбоме я видел открытки времен Гражданской войны, где бабушка со своим покойным мужем — каландаровым дедом — позируют в казачьей одежде с газырями, в папахах, с нагайками, при кинжалах, шашках и огнестрельном оружии. "...И вот так убитые туркмены просто сотнями лежали..." — вспоминала бабушка. А вообще она очень беспокоилась за своего внука и была сильно набожна.

Сам Каландар родился в Гарме, на востоке Таджикистана, а вырос в Караганде. В Душанбе попал после школы и поступил здесь в художественное училище. Во время очередной первомайской демонстрации он шел в колонне сокурсников, подняв вверх кулак в кожаной перчатке. Тем самым Каландар как бы демонстрировал свое несогласие с идеологической политикой советской власти, выражая протест в манере американских черных атлетов, вознесших кулаки в черных перчатках на Олимпийском пьедестале в Мюнхене в знак протеста против расизма в США. Руководство худучилища подумало, что их подопечный выражает тем самым солидарность с американскими спортсменами, жест которорых тогда получил широкую огласку, особенно — в советской пропагандистской подаче. Тем не менее, педагоги ошибались. Каландар, не довольствуясь перчаткой, бросил чернильницой в огромный портрет Брежнева на центральной площади, которой тем временем достигла колонна. Портрет был публично испорчен, а Каландар — схвачен. За это он получил где-то год срока, после чего остался художником с неоконченным художественным образованием. Однако, при этом, таланта ему было не занимать. Его художественная интуиция, нужно признаться, иногда бывала просто гениальной, но порой, напротив, омрачалась тяжелым духом инфернальной депрессии.

Супруга его, Кая, была симпатичной кореянкой, абсолютно покорной, чисто по-конфуциански, но при этом обладала железным характером и непреклонной волей. Но все это она продемонстрировала позже, а пока что смотрела Каландару в рот и безропотно сносила все его выкрутасы.

Нам в распоряжение предоставили роскошную светлую веранду, устланную курпачами и подушками. Квартира находилась где-то на четвертом этаже, откуда открывался вид на зеленый двор и корпус Горсуда. Но, в принципе, особенно разлеживаться времени не было. Нужно было как бы отправляться с Каландаром и Йокси в Кабодиён, где на объекте уже ждали Эдик с Ычу. Это был частный дом, который требовалось расписать изнутри и снаружи.

В те времена роспись кишлачных домов была стабильной статьей дохода для художников и даже простых ремесленников, знавших о существовании этого рынка услуг. На Востоке, вообще, принято расписывать стены жилища, и многие дома в среднеазиатских кишлаках, действительно, красочно расписаны. Качество росписей может быть, конечно, соответствующее, но в конечном итоге планку качества ставит заказчик. Роспись одной комнаты площадью, скажем, в 20 квадратных метров, могла стоить тысячу рублей — это за два-то дня работы! Материал был в те времена почти дармовой. В общем, за сезон активный художник мог заработать до 10 тысяч рублей. Именно на таком объекте и собиралась теперь заработать наша компания.

Поехать нужно было в город Кабодиён на юге республики, почти у афганской границы. Кабодиён, прежде всего, известен тем, что здесь родился знаменитый восточный поэт-мистик Насир Хисрав — один из классиков персидской поэзии и большой исмаилитский пир-учитель, принесший из Египта на Крышу мира тайное учение о сущности космоса и разума. Мазар Насира Хисрава находится в Хороге, на афганской стороне Пянджа. Это место свято для всех исмаилитов мира, одним из регионов компактного проживания которых является Западный Памир.

Дом, требовавший росписи, находился километрах в пяти от Кабодиёна, в крупном кишлаке. Как только мы с Ниной, Йокси и Каландаром прибыли на место, Эдик, подмененный мной, свалил в Душанбе. Работа же на объекте заключалась в следующем. Каландар намечал на стенах контуры узоров, которые нужно было потом набивать по трафарету специальной гуашью. В качестве практического пособия у него имелось роскошное сталинское издание национальных таджикских узоров в орнаментов. Оттуда их можно было передирать без проблем в любом количестве. А главное, объект получался абсолютно аутентичным. Короче говоря, Каландар намечал линии, Йокси с Ычу и Ниной набивали краску по трафарету, а я вписывал в орнаментальные рамки куфической вязью выдержки из Корана.

К нашему приезду оставалось обработать лишь внешнюю стену дома, да поставить вдоль потолка фриз. Резной фриз Каландар отливал в гипсе с помощью формопластового шаблона, а потом вручную раскрашивал каждую деталь. Но в целом получалось довольно забойно. В конечном итоге, обработанный нами дом выглядел как расписной самаркандский мазар, вызывая восторженные чувства его обитателей. Дом принадлежал семье Рахмонкула — мистически настроенного молодого человека, обучавшегося Корану и проявлявшего интерес, как выяснилось, к гностической постановке вопроса. Мы обсуждали звездными вечерами вопросы мироздания и символизма пророческих знаков, оставленных людям великими маарифами традиции.

Слухи о чудесном доме Рахмонкула, расписанного заморскими усто, распространялись по округе очень стремительно, и уже через пару дней нас, практически делавших последние штрихи, посетил человек из кабодиёнского раисполкома и спросил:

— Ну, что, а покрупнее заказ выполнить сможете?
— Без проблем! О чем идет речь?

Речь, как выяснилось, шла о том, что местные бароны решили воспользоваться моментом пребывания в их краях знаменитых "эстонских мастеров" (мы все, за исключением Каландара, были таллинцами) и заказать им роспись какого-нибудь объекта в центре города. За соответствующую плату наличными, разумеется. В общем, на следующий день нас пригласили в раисполком к главному начальнику. Как выяснилось, в Кабодиён должен был приехать какой-то очень высоко стоящий гость, перед которым требовалось блеснуть сервисом. В связи с этим привлекательной представлялась идея отремонтировать старую чайхану у реки как место потенциального оттяга начальства.

— Расписать объект сможете?
— Запросто. Сколько заплатите?
— А чтобы не только расписать, но еще что-нибудь эдакое придумать?
— Все зависит от сметы.

Мы держались как заморские профессионалы, знающие себе цену. В итоге начальник сказал, что согласен заплатить нам 25 тысяч рублей (т. е. по пять штук на человека), если в течение месяца мы распишем ему чайхану. Помимо этих денег, так сказать авансом, мы получали от кабодиёнских властей индивидуальные номера в местной гостинице, открытый счет в чайхане и специальное помещение под бюро в здании раисполкома.

Слово "раисполком" местное население толковало как сложносоставное из "раиса", т. е. "босса", "начальника," и "полка". "Раисполком" — значит что-то типа "раис-полковник" или "раис, командующий полком подчиненных". Само здание райисполкома, включая наше бюро, было отделано как после евроремонта. Невероятная чистота стен и полов бросалась в глаза. Всюду — удобная современная мебель, а главное — кондиционеры! В нашем бюро стояло несколько столов с телефонами, журнальный столик с удобными креслами, диван, холодильник, телевизор, видеоплеер. Принесли специальную чертежную раму. Дали в подручные молодого человека в галстуке, с дипломом архитектора, а также выделили несколько девушек-секретарш, которые тут же стали проявлять чудеса услужливости по части чая и закусок. В общем, материальный инструментарий для творчества был полностью обеспечен. Оставалось засучить рукава.

После осмотра объекта, т. е. чайханы у воды, мы с Каландаром предложили начальству превратить ее в подобие сказочного корабля "Синбад-мореход": помимо росписей сделать соответствующий дизайн, повесить клетки с певчими птицами, поставить сцену для музыкантов, положить ковры и т. д. Постепенно фантазия разыгрывалась. А что, если посадить сюда пару пальм? А может быть, вот здесь сделать мраморное крыльцо, а вон в том месте — поставить курильную беседку под золотым куполом? В конечном итоге мы предложили боссам сделать на месте старой чайханы, у воды, парк с аттракционами и чертовым колесом, где реконструированное чайное заведение превратится в элитный ресторан "Синбад-мореход".

Осуществление этого плана по полной программе требовало фундаментальной санации местности, в том числе — сноса ряда мешавших объектов типа сапожной лавки, парикмахерской и еще чего-то мелкотравчатого. "Ну, что ж, идея хорошая. Значит — будем сносить!" Наша ставка за проект выросла до 50 штук, т. е. по десять штук на руки — очень неплохо. Обернуться рассчитывали за месяц. Это при том, что набивать орнаменты по трафарету должны были специально отряженные для этого рабочие. В принципе, от нас требовались только идеи, а уж их техническое осуществление полностью брала на себя кабодиёнская сторона. Ну, что ж, за идеями, как представлялось, дело не станет.

Наше бюро в кабодиёнском раисполкоме превратилось на непродолжительное время в центр притяжения для всех уважаемых людей района, которые желали собственными глазами лицезреть заморских мастеров, обещающих превратить Кабодиён в город-сказку. Мы оттягивались в мягких кожаных креслах, положив ноги на стол и раззванивая на халяву в Таллин, Питер, Москву, Душанбе и еще куда угодно. Девушки-секретарши летали в чайхану и на базар заказывать новоиспеченным "раисам" плов, дыни, виноград и прочую чуму. Я сказал, что без виски не могу творчески думать, и тут же в нашем холодильнике появилась, словно из-под земли, бутылка оригинального шотландского single malt. Наверное, как я мог себе представить, контрабандная, из Афганистана, до границы которого было от нашего бюро полчаса езды. При желании можно было поехать на раисовом транспорте купаться на Чиличор-чашму — шикарный водоём у этой самой границы, считающийся святым местом.

В течение первых трех-четырех дней исполнения "заказа века" наши творческие разработки касались почти исключительно споров по поводу шрифта, которым следовало вывести на борту реставрированной чайханы надпись "Синбад-мореход". Каландар хотел ее делать персидским шрифтом несталик, я настаивал на кока-кольном варианте — белыми буквами по красному борту, со всеми характерными завитками. В конце-концов, Каландар сказал, что съездит в Душанбе заказать специальные краски, а там уже решим, что и как.

Итак, наш главный усто, на котором, собственно говоря, и держалась вся операция, отбыл за рабочим материалом — на пару дней, как он сказал. Дня через четыре заказчик начал проявлять беспокойство:

— Где шеф?
— Шеф уехал в Душанбе за материалом.
— А когда вернется?
— Должен был вчера.

Прошло еще пару дней. Мы звоним шефу. Он сообщает, что задерживается: трудно подобрать нужную краску. Оттягиваться и дальше в бюро стало напряжно. Не очень хотелось бесконечно объяснять заказчику, что творческий процесс — дело тонкое, ну а найти нужный тон для надписи — это вообще сверхзадача только для посвященных. Наша компания перебралась на постоянную дислокацию в отель, впрочем, по-прежнему пользуясь правом открытого счета. Шеф не возвращался. Еще через несколько дней чайханщик сказал, что заказчик отказывается оплачивать наши счета вплоть до возвращения главного художника. Это был тревожащий сигнал. Ычу решил отправиться в Душанбе, чтобы поторопить мастера. И тоже исчез. А тем временем подготовительные работы по санации местности разворачивались уже в полный рост. Бульдозер снес будку сапожника и уже начал рыть под парикмахерскую. Когда и она рухнула, а Каландар с Ычу так и не появились — причем телефон в Душанбе тупо не отвечал, — я решил поехать сам и во всем разобраться на месте. В тот же день мы с Ниной, не привлекая лишнего внимания, по-тихому покинули отель и поймали попутку на Душанбе. Йокси остался сторожить позицию.

В Душанбе все оказалось далеко не так, как я себе представлял. Выяснилось, что вопрос о красках вообще не стоял на повестке дня. Как, впрочем, и вопрос о возвращении Каландара, и тем более Ычу, назад в Кабодиён. У Каландара, судя по всему, начались очередные гонки (так вот о чем предупреждал меня еще в письмах Эдик!), которые мотивировались, якобы, некими неблагоприятными импульсами, исходившими от какой-то там кабодиёнской фигуры. "Я в таких условиях работать не могу! — сказал мастер. — И не буду. Ведь душевное здоровье важней, не так ли?" Он был, безусловно, прав. Кроме того, подходили сроки для беременной Каи, и Каландар отвез ее, вместе с бабушкой, к маме, чтобы отремонтировать по случаю рождения первенца квартиру. Так вот почему молчал телефон! Конечно, жаль было терять такой крупный заказ, тем более — все было на мази. Кроме главного мастера. А без него все равно ничего сделать было нельзя, ибо никто из нас никакими художественными талантами, помимо многоговорения, не обладал. Впрочем, оставалась проблема: как дать сигнал Йокси?

Единственное, что оставалось действенным в таком случае — это сугубо телепатический импульс, к чему я и прибегнул за отсутствием других средств. Впрочем, как выяснилось, Йокси понял опасность и без меня. Прождав нас с Ниной еще пару дней и доев последние соленые грибы из десятилитровой банки, преподнесенной нам в самом начале авантюры гостеприимным начальником гостиницы, Йокси, не желая разделять судьбы Грибоедова, тайно на рассвете покинул отель и отправился в обход, неприметными тропами, к перекрестку, где можно было поймать машину в сторону Душанбе.

По пути сюда он совершил важное открытие, а именно — что мемориальными сталинскими барельефами можно расплачиватьзя с водителями попуток за проеханный километраж. Дело в том, что отправляясь в Кабодиён, я прихватил с собой пару гипсов из сумки, которую мы с Ниной привезли из Таллина. Они оставались в отеле, и Йокси, в спешке ретируясь, тем не менее, захватил их с собой назад. Поймав попутку, он никак не мог договориться с водителем, чтобы тот взял его на халяву за полным отсутствием денег. В конце концов, в качестве неожиданного решения ему пришло в голову предложить водителю барельеф. Это было принято на ура: во-первых — оригинально, во-вторых — соответствует менталитету, в-третьих — много позолоты. Таким образом, если считать, что перегон Кабодиён-Душанбе стоил попутчику в среднем червонец, то такая цена за медаль представлялась вполне сносной. Так появился "сталинский червонец", а гипсы в целом я стал называть "сталинскими деньгами". Впоследствии я неоднократно расплачивался этими "деньгами" на среднеазиатских трассах. Их брали в те времена лучше, чем доллары: как-никак, изображений Джорджа Вашингтона аборигенное население еще не знало.

До того, как уехать в Кабодиён, я написал у Каландара на веранде, на большом холсте, полу-супрематическую композицию маслом, на которой изобразил эпизод из рассказов Вельзевула внуку, касающийся последнего великого мэтра в Тибете, погибшего в 1904 году от шальной пули англичан. Несколько близких учеников мастера, прежде, чем исполнить погребальный обряд, успели призвать назад его астральное тело, которое еще не успело покинуть земную орбиту. В результате была установлена необходимая инициатическая связь через специальную магическую пуповину. Я изобразил лежащее черное тело учителя и склонившихся над ним силуэты двух учеников со светящамися чакрами. Вверху, на фоне темно-синего звездного неба, висела красная тибетская буква "краткое а", традиционно символизирующая как бы душу существа. В данном случае это была "возвращенная" душа учителя, от которой распространялись светящиеся нити к чакрам учеников. Картина называлась "Шальная пуля". Каландар тогда посмотрел на нее и сказал: "Да, Володя, заложил программу!..."

Теперь, вернувшись из Кабодиёна, мы с удивлением обнаружили отсутствие картин на стенах каландаровой квартиры. Выяснилось, что он, первым вернувшись в Душанбе, вдруг почувствовал некие исходящие из моей вещи про "пулю" импульсы, которые, в конечном итоге, вынудили его сжечь все свои произведения. Он рассказал, как жег полотна во дворе, устроив огромное аутодафе, из которого дети постоянно пытались что-нибудь стащить. "А твою вещь со схемой я не тронул!". Действительно, профили с чакрами на фоне звездного неба всё так же красовались на веранде. "Ну, ты явно переоцениваешь силу этой схемы..." Тем не менее, факт оставался фактом: картины были сожжены.

Теперь Каландар собирался заново покрасить стены квартиры. Мы взялись ему помочь. В результате некие ремонтно-строительные работы были-таки произведены. Правда, не в Кабодиёне, но все ж... Последний штрих был сделан ровно в полночь. Рано утром должна была прибыть из роддома супруга. Мы решили обмыть завершение ремонта и выпить за прибавление в семье. Благо — нашлось что. Одну, другую, спели Высоцкого про горы. Потом еще сходили за вином. Возлияния постепенно набирали обороты. Каландар предложил расписать стены. Теми самыми красками, которыми он недавно собирался расписывать "Синбада-морехода". Таорческий процесс шел у нас под звучавшую по радио индийскую попсу, перемежаясь возлияниями и велеречивыми тостами. По мере увеличения напора газа, мазки становились все более размашистыми.

Наконец, Каландар решил перейти от орнаментов к образам. И на только что побеленных стенах стали появляться потусторонние облики, воспроизведенные с уничтоженных в огне оригиналов. Наконец, в яркой киновари заардел облик самого князя мира сего. Камлание под индо-поп обрело характер мистических плясок с притопываниями и прихлопываниями.

В один из редких моментов тишины, в паузе между двумя музыкально-ритмичными композициями, раздался звонок в дверь. Каландар повернул защелку, дверь рванулась на него, а вместе с ней — и кулак соседа. Каландар отлетел от входа, в квартиру ворвался, словно берсерк с заведенными бельмами, взведенный сосед. Каландар встряхнулся и бросился, словно барс, на обидчика. Вышиб соседа ударом своего окорпуса назад из квартиры на лестничную площадку. За ними бросились туда я и Йокси с Ычу. Каландар с соседом уже скатились на одну площадку ниже. Берсерк пытался вырываться из цепких лап барса, но тот вновь и вновь атаковал, заставляя врага пятиться в сторону собственного убежища. Наконец, сосед заскочил назад в свою нору, с матом захлопнув за собой дверь, а какие-то женские голоса тут же запричитали о дурдоме и милиции.

Обратив соседа в бегство, Каландар, тем не менее, не успокоился. Его следующей жертовой должен был стать Йокси. Йокси выдал по-пьяни какую-то сальность, которую Каландар посчитал оскорбительной лично для себя. Он стал наезжать, Йокси — огрызаться, и в результате барс с шумом выставил за порог своего свежерасписанного жилища еще одного берсерка. Между тем, дело шло к рассвету. Устав от ремонта, росписи и разборок, мы с Ниной зарубились спать на веранде. Где-то через час нас будит Ычу и говорит, что отваливает: сказал, что поищет для себя более независимой ситуации, а пока просто отвалит куда-нибудь в горы. А в следующий раз меня разбудили уже люди в белых халатах. " Это вы — такой-то?" И вижу периферийным зрением, как уже мелькает смирительная рубашка.

— Не понял?
— Это вы — такой-то, прописанный по этому адресу?
— Нет, я просто здесь гощу, а что, собственно, случилось? Вы-то кто сами?

Тут слышу голос: "Не он!" Оборачиваюсь — вижу Каю с ребенком на руках. Понемногу прихожу в себя, встаю. Заглядываю в комнату и вижу Каину маму и родителей супруга. Тут же присутствуют медперсонал, милиция и ещё какие-то люди (наверное, соседи). Наконец, в моем сознании выстраивается картина произошедшего. Как выяснилось, сосед, ретировавшись с поля боя, тут же позвонил в милицию, а заодно и в дурдом, и настучал на Каландара: мол-дескать сумасшедшие бузят, рукоприкладством занимаются! Кик был в том, что маэстро уже давно состоял на учете в местном дурдоме как "социально опасный элемент" (припомнили "черную перчатку"), и соседи это знали. А ТАМ только и ждали повода. На этот раз все совпадало. Разгром в квартире был учинен такой, стены были измалеваны до такой степени, что не только профессору, но и простому санитару с первого же мгновения было предельно ясно, с кем он имеет дело. Менты тоже подивились открывшейся композиции. Пол был засыпан битым стеклом и залит красной, очень похожей на кровь, краской. Со стен косились лики странных джиннов и зубастых привидений, а на огромном комодном зеркале губной помадой был выведен профиль самого Вельзевула.

Больше всех в шоке были, разумеется, родственники счастливого отца, странным образом отсутствовавшего в столь торжественный момент.

Что мы могли рассказать? Нужно было, в любом случае, выходить сухими из воды. "Видите ли, мы помогали делать ремонт и легли спать, а что произошло потом — совершенно не знаем. Мы — гости из Эстонии, только вчера приехали". Потом я предложил, что мы останемся на квартире и подождем возвращения хозяина, чтобы спросить у него, в чём дело. Врачи сказали, что им тут уже делать нечего. Милиция посмотрела наши документы и тоже отчалила. Кая с дитем поехала к своей маме, а Каландарова мать просила в случае чего срочно звонить ей лично. И мы совершенно неожиданно вновь остались совершенно одни. Однако, ненадолго. Через полчаса вновь раздается звонок в дверь. Ну, думаю, опять перевозка! Открываю — на пороге стоит Каландар. Оказывается, он пришел за спальником, чтобы снова исчезнуть. Я спрашиваю: что происходит? Каландар рассказывает следующую историю:

Под утро, когда все только что уснули, он услышал звонок в дверь. Открывает — а на пороге санитары. Спрашивают:

— Вы такой-то?
— Такой-то, — переспрашивает Каландар, — а адрес у вас какой?
— Адрес? — человек в белом халате заглядывает в блокнот. — Клара Цеткин 64.
— А это — 62! Вам — в соседний дом!

Человек берет под козырек и медицинская команда разворачивается. Пока они спускаются по лестнице, Каландар натягивает штаны, майку и осторожно выглядывает в окно. Как только посольство скрывается в подъезде соседнего дома, Каландар резко выскакивает из квартиры, выбегает на улицу и залегает в засаде, в кустах, на другой стороне двора. Через минуту доктора нервно выскакивают на улицу и бегом бросаются в подъезд к Каландару. В это же время туда подтягиваются родственники с молодой из роддома. Подходит милиция. Ворвавшись в квартиру по второму разу, санитары приняли меня поначалу за пошутившего над ними хозяина, но ововремя подоспела Кая и меня не успели связать. Все это время Каландар лежал в кустах и наблюдал за своим подъездом, ожидая, пока свалят менты и перевозка. Как только они исчезли, он поднялся наверх, чтобы взят спальник, деньги и отвалить в горы недели на две — пока уляжется скандал.

Он отправился на Матчу, а мы с Ниной — в Верхний Лучоб, в гости к локтору Халиму, а потом — вверх по реке, через перевал, на Ходжи-Оби-Гарм, с заходом на Ореховую поляну. До перевала доктор Халим дал нам ишака и мальчика-пажа, который должен был выступать путеводителем. Мы дошли с комфортом до высокогорной молочной фермы, побыли там несколько дней, а потом отправились дальше, к перевалу. Проведя на высокогорье несколько дней, невдалеке от ледяной пещеры с кристальной водой, мы спустилиись на ту сторону и остановились недели на полторы на Ореховой поляне. Здесь, у реки, я приносил на магическом камне жертвоприношение сомы на пятом огне и медитировал в дупле священной арчи. Однажды, на закате, я, обратившись лицом к садившемуся светилу, делал пранаяму, и вдруг Солнце отчетливо произнесло: "Бханг!.." Вернувшись в Душанбе, мы застали Каландара на Кларе Цеткин. Сигнал опасности прошел, Кая была дома с ребенком и бабушкой. Все возвращалось на круги своя. Каландар сказал, что встретил на Матче каких-то двух людей из Москвы. Оказалось, что это были Игорь и Наташа, о которых Хайдар-ака говорил на Таганке. И это кольцо замкнулось.