Articlas

Интересным образом эта история с санитарами аукнулась позже в Москве. Это произошло уже в начале восьмидесятых. В те времена некоторые люди из нью-эйджевского мейнстрима пытались серьезно законтактировать со среднеазиатскими религиозно-традиционалистскими структурами, поскольку последние представлялись носителями аутентичных инициаций. Для установления такого контакта имелось теоретически две возможности: идти на официозные отношения через Духовное Управление Мусульман (ДУМ), или же искать альтернативные входы в систему. Как правило, в качестве последних обычно фигурировали различные суфийские общества, репрезентировавшие так называемый "параллельный ислам". Помимо мистиков параллельным исламом в СССР интересовался также КГБ. Мне приходилось иметь в этом отношении дела с обеими сторонами.

Общим предметом соприкосновения был, в данном случае, Коран — не в смысле его содержания, а как конкретный предмет незаконной торговли. Дело в том, что после первой же поездки в Среднюю Азию я, как профессиональный самиздатчик, увидел недостатки в тамошней самиздатовской индустрии, не покрывавшей духовно-культурных запросов широких кругов местного населения. В частности, огромным дефицитом в те времена здесь была Книга книг ислама — священный Коран. Первоначальным намеком на эту проблематику послужила однажды случайно услышанная фраза о том, что в Баку, якобы, том Корана стоит примерно сто рублей. Я поставил на эту тему галочку, о которой вспомнил, попав в Таджикистан. Вернувшись в Эстонию, я принялся организовывать процесс производства священной книги. Для этого требовались ксерокопировальные и переплетческие ресурсы. По части первых мне удалось "завербовать" девушку прямо из гэбэшной конторы, которая имела постоянный доступ к ксероксу. Я ей объяснил, что речь идет о материалах по средневековой арабской поэзии, которые нужны ученым для практической работы. В качестве матрицы у меня была копия с двуязычного казанского издания Саблукова.

На первый раз я заказал десять "пробных шаров". Готовый продукт представлял собой кирпич форматом А3 и толщиной страниц почти в тысячу, поскольку текст был напечатан лишь с одной стороны листа. Зато — хороший крупный шрифт, огласовки, указания на паузы, орнаментальная рамка. Книга была переплетена в твердую темномалиновую обложку. Несколько тяжеловесно — зато торжественно. Первый экземпляр я подарил доктору Халиму в Верхнем Лучобе. Второй — Игнатьичу.

12.1.

Игнатьич. Человек по имени Анатолий Ингатьевич, или коротко — Игнатьич, жил на улице Чапаева, в двух шагах от Центрального телеграфа, за кинотеатром "Джами", в старом одноэтажном доме розового цвета. При входе, прямо с улицы, вы попадали в темную кладовку, до потолка заполненную непонятным скарбом, а затем оказывались в большом пространстве, состоявшим как бы из двух соединенных вместе комнат. Вдоль стен тянулись бесконечные ряды полок, заставленные бесчисленными книгами, странными гипсовыми и иного рода фигурами — от статуэтки будды до бюста Индиры Ганди — и плотно заваленные бумажными фолиантами. Оставшееся пространство было увешано загадочными схемами, фотографиями йогов и объектов предположительно внеземного происхождения. На дальней второй комнаты, напротив входа, висел большой восточный ковер, а на нем — два скрещенных кривых клинка. Посредине этого космоса располагался стол, уставленный странной формы посудой, пиалами, пепельницами, плевательницами, подсвечниками, флаконами и прочими мистериальными аксессуарами. За столом, в свете импровизированных юпитеров, обычно восседал Игнатьич, потягивая свой знаменитый "антигрустин".

Игнатьич был самым известным в городе специалистом по йоге, магии и восточной медицине. Когда-то, в окопах Второй Мировой, он получил серьезное ранение в голову и был на грани пожизненной тяжелой инвалидности. Однажды, совершенно случайным образом, ему на глаза попалась какая-то антикварная книга про чудеса индийских факиров. Здесь же он прочитал про сенсационное воздействие на скрытые силы организма древней системы физических и психических упражнений, называемой "йога" (на санскрите это означает "связь", в смысле "связи с Богом" — типа латинской "re-ligio"). Игнатьич увидел в этом для себя шанс и не на шутку принялся грызть фундамент экзотической восточной науки мудрецов, не забывая о практике. В конечном итоге ему удалось практически полностью восстановить поврежденные функции организма, и даже развить совершенно новые.

Ко времени нашего знакомства Игнатьич занимался хатха- и раджа-йогой не менее четверти века и производил впечатление человека, утомленного познанием закулисных тайн мироздания. Он снисходительно иронизировал над современной наукой, говоря, что "исследования космоса с помощью телескопов подобны попыткам прослушивать процессы в недрах земли с помощью обычной палки". Золотые слова! Еще он не без гордости демонстрировал свой перевод на русский язык труда по хатха-йоге какой-то югославской гурши, которая лично, в бикини и сетчатых колготках, демонстрировала замысловатые упражнения в прилагаемых к книге иллюстрациях. К книге также прилагалось письмо гурши, подтверждавшее исключительные права Игнатьича на распространение русскоязычного варианта книги на всем пространстве СССР.

Впрочем, моя ирония по поводу этого фолианта (естественно, самиздатовского) заметно подулетучилась после того, как выяснилось, что Игнатьич начинал свое серьезное изучение йоги под руководством знаменитого ашхабадского академика Смирнова — врача и санскритолога, переводившего на русский язык фрагменты Махабхараты. Один из таких переводов — глава "Побоище палицами" — предлагает читателю, в "комментариях" к произведению, развернутое описание системы хатха-йоги, с фотографиями основных асан и схемой чакрамов. Я сам когда-то впервые познакомился с йогой именно по этой книге, привезенной Ленноном из Киева, с какого-то оккультного флета на Подоле. Как выяснилось, Игнатьич не только учился у Смирнова, но и энергетически лечил его, когда у стареющего профессора начали сдавать силы. Мне не довелось видеть других учеников Смирнова, но скажу точно, что Игнатьичем ему можно было бы гордиться: более преданного йогической идее человека найти было нельзя.

Игнатьич помогал всем: учил, лечил, давал советы, критиковал и исправлял. Его главный общественный пост находился в Зеленой чайхане, при входе в парк имени Ленина. Здесь Ингатьича можно было видеть в течении всей светлой части дня. Местные журналисты, преподаватели, художники и просто нестандартные люди всех профессий, вероисповеданий и национальностей, равно как и атеисты-космополиты, навещали мастера в этой чайхане — поболтать, спросить совета, попросить дать импульс в ситуацию. Многие посещали его специализированные курсы, кто-то периодически писал о нем в местной прессе, в разделе "удивительное — рядом". Сам мастер спуску не давал никому.

— Вот, однажды, приходит ко мне этот хмырь: где-то он переломался, весь в гипсах и бинтах, с камими-то подставками. Я ему говорю: "Выбрось всю эту ерунду на хер! Давай, снимай эти корсеты!". Он мне: "Ты что, как так?" Тут я беру его, без лишних слов, и всю эту хрень с него срываю. Он — в крик! Но я содрал-таки с него всю эту херню и заставил двигаться, потом — бегать. Вот так он и стал человеком, а то — загнулся бы...

Правда, от оплошностей никто не застрахован. Заходим мы однажды к Игнатьичу с небольшой компанией заезжих йогов. Он рассказывает нам историю: "Вот, недавно, приходила тут одна ко мне лечиться. А я как раз решил брахмачарью подержать, энергии качнуть. Ну, мне она: тю-тю-тю, туда-сюда... Я, не долго думая, говорю ей: "Раздевайся!" Ну и прокачал ее всем каналам!" — и Игнатьич смачно хлопнул открытой ладонью по зажатому кулаку. "Игнатьич, — тут же спрашивает его один из гостей, — а как же брахмачарья?" Игнатьич смерил вопрошавшего взглядом и без тени смущения резюмировал: "Вынужденная посадка!"

Игнатьич поблагодарил меня за Коран, посоветовал взять контакт с его другом, неким Юликом, лицо которого помню сейчас очень смутно. Твердо лишь помню, что оставшиеся экземпляры книги мне удалось реализовать по неожиданно высокой цене. За первую книгу один бабай мне предложил сразу триста рваных, что было по тем временам эквивалентно месячному заработку специалиста высокого класса. Остальные шли чуть пониже — от полутора сотен до двух с половиной, в зависимости от человека и обстоятельств. В целом же, возможности открывались самые блестящие, а главное — практически по тем времена монопольные.

Вместе с тем, понимая, что в таком святом деле эгоизм неприемлем, я открыл секреты производства Хайдар-аке, который совершенно правильно и конкретно понял всю механику действия. В конечном итоге наше совместное предприятие с разделенными бухгалтериями обеспечивало религиозной литературой значительный сектор исламского образования во всей Средней Азии. Но это все еще было впереди. Тогда же, в самом начале восьмидесятых, мы собирались с Хайдар-акой сделать совместный заезд в Таджикистан, прихватив попутно к моим коранам и его первую партию. Надо сказать, что вариант Хайдар-аки был на порядок качественнее моего: в зеленой тисненой обложке с орнаментом, двусторонняя печать, правда — без русского параллельного текста (между тем, многие таджики брали мою, двуязычную версию Саблукова с большей охотой, ибо по-арабски читать не умели, а по-русски могли хоть как-то разобрать, что же такое в действительности написано в святой книге). Формат хайдаровой книги был А5, что также выгодно отличало ее от моей по размерам. И страниц в ней было тоже меньше (меньший номер шрифта).

Квартира Хайдар-аки тогда представляла собой однокомнатный апартмент в Зил-городке на Каховке, где каждое утро под окна дома подъезжал молоковоз и некая баба зычным голосом причитала: "Малако, девачки, малако!" Эта квартира временно была превращена в склад тайного исламского самиздата, ломившегося от ксеросных пачек и переплетенных фолиантов. К ним прибавился еще мой "ермак", доверху груженый темномалиновыми томиками. Вечером этого же дня мы должны были отъехать в Душанбе. Остается несколько часов, в гости приходит Кот, которая, вместе с Любой, вызвалась помочь Хайдар-аке собраться в дорогу. Я в это время сидел на высоком кожаном кресле, напоминавшем трон короля Артура, и читал только что принесенную из типографии, вместе с коранами, Ориентацию. Автор произведения временно отлучился за сигаретами. В тот момент, когда я осваивал главу про параболическое вторжение, раздался звонок в двкрь. Ну, дума., Ака! Открываю. На пороге — милиционер, а за ним — санитары в белых халатах. "Вы — такой-то?" И душанбинская ситуация вновь проигрывается сюрреалистическим дежа-вю. Вижу периферийным зрением, как уже мелькает смирительная рубашка.

— Не понял?..
— Это вы — такой-то, прописанный по этому адресу?
— Нет, я просто здесь гощу, а что, собственно, случилось? Вы-то кто сами?

Тут слышу голос: "Не он!" Оборачиваюсь — вижу Любу. "Да не он это. Того, кто вам нужен, сейчас нет. Он уехал." Тем временем квартира наполняется сотрудниками домоуправления, милиции и скорой помощи. Смысл действа, как выяснилось, состоял в следующем. Хайдар-ака, в бынтность свою диссидентствующий асоциал, отказавшийся принять присягу в Красной армии и квалифицированный государственной психиатрией как "социально опасный", был обязан два раза в год, накануне праздников 7 Ноября и 1Мая, освидетельствовываться в районном психдиспансере. Идея процедуры состояла в том, чтобы прятать молодца в преддверии праздничных дней на недельку-другую в дурдом, дабы обезопасить Москву и москвичей от его возможных антисоветских эпатажей и эксцессов. Как показывала практика, проще было заранее сваливать из квартиры на эти дни к маме, в результате чего власти получали соответствующий сигнал: "Вас понял, временно лег на дно". На этот раз, в преддверии — как я неожиданно понял — Первомая, высокая комиссия зашла проверить Хайдар-аку на предмет "дна". Ну — нет его и нет! А вот это — что за гости? Не социально ли опасные? Участковый требует у всех документы, в первую очередь — у меня.

У меня же ситуация такая. Паспорт — в рюкзаке, наполненном коранами. Сунься мне туда — значит привлечь внимание к литературе. А ведь она — не только в моем рюкзаке, но и повсюду в комнете, лишь слегка прикрыта. Такое количество ксерокса по тем временам гарантированно означало очень серьезные неприятности, а учитывая профиль содержания — почти наверняка набор статей. "Вот, у меня есть паспорт, — неожиданно прервала мента Кот. — А это (она кивнула на меня) — мой муж!" И она называет мои, якобы, имя, фамилию и отчество. Тем не менее, нас всех хотят вести в участок на идентификацию. Выходим из подъезда, идем вдоль корпуса дома, Кот, как бы проходя мимо, тихим шепотом сообщает мне данные о "моих" времени и месте рождения, прописке и месте работы, а также номер "домашнего телефона". Я все это запоминаю с первого раза — настолько ясно и цепко работает мозг в минуты опасности! В отделении, как ни странно, перед нами обслуживали группу каких-то арабских студентов за домогательства — насколько это можно было понять из разговоров — к местным девушкам. "Ну а эти что?" — кивнул на нас разводной. "Да данные просто проверить... " Я бодро продиктовал, как меня зовут и всю остальную легенду, сообщенную Котом. Мент куда-то позвонил, потом еще, потом крикнул: "С этими — все в порядке!" Выйдя на свободу, Люба бросилась ловить машину, чтобы срочно ехать домой и перехватывать Хайдар-аку, а мы с Котом отправились в ее квартиру у Белорусского вокзала. Выпили чаю, сыграли в шахматы. Потом Кот дала мне другой томик Ориентации, и я продолжил прерванное чтение.

Тем временем Кот менеджировала по телефону весь процесс сборов, так что, в конечном итоге, сюда же, на квартиру, были доставлены наши рюкзаки с коранами, два билета на рейс в СВ по маршруту Москва-Душанбе, а затем прибыли Хайдар-ака и несколько знакомых, в том числе — Володя Степанов и Ал Дюжен. Последний был коротко пострижен, с аккуратной полукруглой бородкой, в черном кителе, исключительно вежлив и корректен. Степанида же всё похмыкивал и покручивал большими пальцами рук на сложенных у фиолетового брюшка ладонях:

— Хм, стало быть, Джихадович, подаетесь в Туркестан-с?
— В юрисдикцию бухарского эмира — актуализировать потенциал ахли китоб !
— С точки зрения сакральной географии, своим присутствием в определенных точках седьмого пояса вы замкнете меридианы силы, связывающие эти участки евразийской коры с подкорковым центром континента. Эмират необходимо подключать к глобальной синархии!

В Душанбе мы расположились у Каландара, который к этому времени переехал в другую, более просторную квартиру в этом же доме у "Гулистона", в соседнем подъезде. На культурной сцене города мы с Хайдар-акой выступали в качестве заезжих столичных авторитетов с интересными связями и полезными знакомствами. Нас принимали писатели, художники, деятели кино и представители национальной элиты. К числу последних относился Фарух Арабов — внук знаменитого финансиста последнего бухарского эмира, Джурабека Арабова. Каландар, кстати, рассказывал циркулирующую в этих местах популярную легенду о "золотом поезде" эмира, перевозившего золотой запас государства в уплату за британскую помощь против большевиков. К этому поезду имел непосредственное отношение Джурабек Арабов, игравший в данном деле роль посредника. Каландар собирался неким образом прокопать по наитию ключевые зоны, где могло быть припрятано эмирское золотишко и в этих целях уже был готов обзаводиться миноискателем. Странным образом, мне пришлось, через несколько лет, искать в Южной Америке миноискателем "индейское золото" по спиритическому наитию свыше (правда, не моему). Но это — особая история, требующая отдельного изложения.

Другой особенностью Фаруха было то, что он интересовался Рене Геноном и был знаком с Хальяндом. Официально Фарух занимался марксизмом-ленинизмом на кафедре то ли местного университета, то ли Академии наук. Потомок знаменитого финансиста являл собой пример эмансипированного интеллигента, совмещавшего свободу ума с чиновной лояльностью системе как источнику личных благ. Впрочем, Хайдар-ака эту шалость Фаруху прощал из-за уважения к фамилии. Вообще, в тот период Ака соревновался со Степановым в деле вербовки национальной интеллигенции советских республик в сети глобального конспирологического заговора. В этом отношении вся Прибалтика была у него уже в кармане. С особым воодушевлением Хайдар-ака всегда вспоминал свое посещение Латвии, где наблюдал "великолепные результаты генной инженерии остзейских баронов" — двух латышских официантов двухметрового роста, с огромными лапами-лопатами, при этом одетых в безукоризненно белые рубашки с бабочками, ловко подстриженных и абсолютно услужливо-корректных. "Идеальный служебный материал!" — восхищался Хайдар-ака, прикидывая, вероятно, как такие молодцы могли бы обработать его подмосковную дачу.

Однако, нашей главной задачей на этот момент являлось отстраивание широкой сети сбыта, по которой было бы возможно прокачивать нашу продукцию. Первые же коммерческие успехи были с восторгом встречены Хайдар-акой. Они были особенно разительны в сравнении с работой могильщика, в которую Аке пришлось вписываться в предыдущем году, понуждаемого валютным голодом. На мусульманском кладбище, у Путовского базара, Хайдар-аке приходилось по ночам таскать на собственном горбу тяжеленные каменные могильные плиты — по червонцу за смену. Это была работа, достойная ифрита или уж очень крайнего мистика. Хайдар же предпочитал стиль ордена ходжагон: кормить собак с золотого блюда, заказывать гетерам "флейту ведьм" или декламировать за кальяном аль-Халладжа. Надо сказать, что эти коммерческие успехи были бы невозможны без Каландара, активно включившегося в процесс на правах сталкера и, надо сказать, неплохо — на этот раз! — справившегося с задачей. В результате запущенного нами механизма, практически до самой перестрйки караваны ишаков, груженые священными текстами, достигали по заоблачным тропам самых отдаленных общин людей книги.

В период наибольшей активности у меня в Таллине безостановочно работали ксероксы и переплетчики. В производственный ассортимент входили, помимо Корана (в том числе в его хайдаровской версии), хадисы (сборник рассказов о Пророке, на арабском языке), чор-китоб (молитвенник на персидском языке, состоящий из четырех книг, каждая из которых традиционно печатается на бумаге особого цвета — синей, розовой, зеленой или желтой), исмаилитские трактаты на персидском языке из сборника "Афак ва анфус" (Космос и разум, издано Бертельсом), учебники арабского языка и еще целый ряд пособий ученикам подпольных религиозных школ, сеть которых действовала на всей территории советской Средней Азии. Специальные курьеры переправляли готовую литературу из Эстонии в Таджикистан, где она распространялась дальше. Кроме того, я устраивал в таджикских домах специальные видео-хаджи — т.е. просмотры серий цветных слайдов, отражавших отдельные этапы паломничества в Мекку и Медину. В качестве основы я взял фото-версию хаджа в National Geographic. Бабаям эти представления очень нравились. Тем более, что по ходу дела можно было заказать отдельные сураты или книги.

Надо сказать, что никто меня никогда с этим делом не сдал. Вместе с тем, в эстонском КГБ знали о том, что "кто-то печатает Кораны". Это мне рассказал Ычу, который, каким-то левым образом, узнал о деле от своего папы — крупного чина в местной организации рыцарей плаща и кинжала. Я после этого, естественно, усилил меры предосторожности, и в результате гэбэшка так никогда и не обнаружила, что эти самые Кораны печатаются у нее под носом, ее же собственной сотрудницей!

Осенью 1980 года Мэтр выехал из СССР на Запад, обосновавшись в начале 1981 года в Бостоне. "Кто хочет двигаться дальше — пусть едет за мной!" — таков был его наказ "пастве". В народе началось известное движение, в результате которого, действительно, наиболее активная часть комьюнити выехала к концу восьмидесятых в различные западные страны. Кто — прямо в Америку, кто-то — в Европу или Израиль.

Лето 1981 года я решил потратить на накачку сил для предстоявшей борьбы за выход из магического круга красной власти. Cамое подходящее для этого место — горный Таджикистан. Я предложил Айварсу и Вяйно — тоже рвавшимся на Запад — составить мне компанию. В тот день, когда я приехал в Душанбе из Москвы с Хайдар-акой и нашим кораническим грузом, они уже сидели в долине Ягноба. Вовчик Сафаров, у которого молодцы останавливались, передал мне от них записку, в которой, однако, конкретного места встречи — за исключением названия самой долины — не уточнялось, ибо ни они, ни я здесь никогда прежде не бывали. Главным локатором оставалась интуиция, и на неё изначально делалась вся ставка: если интуиция — двусторонняя — не сработает, то, стало быть, нет на то благословения сил и мероприятию всё равно успеха не будет.

Я доехал на попутке до входа в ущелье. Дальше нужно было идти пешком. Сначала дорога привела в довольно крупный кишлак. Здесь я сразу обратил внимание на выразительные особенности ягнобцев в чертах лица и одежде. Вообще же, ягнобцы представляются как бы отдельной восточно-иранской народностью, язык которой структурно близок к восточно-памирским наречиям. Ягнобцы до сих пор слывут среди большинства таджиков за огнепоклонников-оташпараст. В самом деле, население этой изолированной долины было обращено в ислам последним во всём регионе — примерно лишь к середине XIX века, если не позже. По такому упорству в деле защиты автохтонного адата с ягнобцами могут сравниться разве что нуристанцы — небольшая народность на границе Афганистана и Пакистана, населяющая т.н. Кафиристан (популярное название Нуристана) как "страну кафиров-неверных". Нуристан был "окончательно" исламизирован тоже лишь к концу XIX столетия.

Кишлак, в который меня приаела дорога, как выяснилось потом, был в то время единственным населенным пунктом во всей ягнобской долине. Далее, на протяжении всего пути к верховьям реки, кишлаки стояли пустыми, ибо местное население было выселено отсюда в долину на хлопок. Впрочем, совсем пустыми кишлаки не были. Часах в двух пути от нижнего поселения "огнепоклонников", я обнаружил глиняные останки другого поселения, над живописными руинами которого вился дымок. Может быть — ребята? Подойдя ближе, я обнаружил сидящего у костра деда, с огромной белой бородой, сам тоже — весь в белом: рубаха, шаровары, чалма.

— Ассаломуалейкум, бобо!
— Алейкум ас салом! Садись пить чай!

Как выяснилось, гостеприимный хозяин, разбивший свой полевой лагерь в руинах одного из домов с едва сохранившейся крышей, происходил из этого самого села. Отсюда также родом многие его родственники, которых НЕСКОЛЬКО РАЗ ПОДРЯД власти выселяли из родных домов вниз, на хлопок. Людей вывезут — они через какое-то время опять возвращаются. Их опять вывезут — они опять вернутся. И так до трех-четырех раз. В долине климат для горцев непривычный — жаркий, влажный, тяжелый. Работа на хлопковом поле — рабская. Колючие коробочки нужно собирать согнувшись пополам, после чего спина близка к параличу. Многие из горцев быстро сдали, особенно пожилые люди. Другие — вновь и вновь пытались вернуться назад, в горы, домой. Белый бабай был одним из таких вечных возвращенцев. Он пришел этой весной сюда совсем один и начал ремонтировать свой бывший дом с помощью природной глины, песка, камней и нехитрого инструментария, который удалось принести с собой. Время от времени ему что-то подвозят сыновья на ишаке. Задача минимум — восстановить дом и бросить якорь, задача-максимум — вновь освоить окружающий хозяйственный ландшафт всей семьей, а может быть — и всей махаллёй!

Дед отпоил меня горячим зеленым чаем, восстанавливающем силы обезвоженного жарой путника. В один присест я выпил целый чайник. Бобо прочел молитву (Иншаллах!) — я двинулся дальше.

По пути мне попалось священное дерево, увешанное ритуальными ленточками — разновидность местного обо. Утомленный новым двухчасовым переходом — по жаре всё время вверх, — я прилег отдохнуть в тени этого дерева и неожиданно заснул. Сон был коротким, но глубоким. Из неведомых бездн раскрывшегося подсознания некий анонимный субъект как бы сказал: "Вставай и иди!.." Я понял, что нужно идти дальше и с этим импульсом проснулся. Усталость — как рукой сняло. Прилив сил — необыкновенный. Я подхватил рюкзак и ломанул вперед. На этот раз двигаться было очень легко, и тут я обнаружил, что инстинктивно дышу очень специфическим образом. При вдохе носом язык прижимается к верхнему нёбу, как будто вы хотите произнести звук "л". При выдохе (опять же, носом) — язык опускается словно при произнесении слога "ла" и рот открывается. Весь цикл вдоха и выдоха как бы сопровождается мантрой "хл-лах", производимой не голосом, а воздушным респираторным потоком. Если вы практикуетесь в этой мантре некоторое время, то потом сможете не только долго и правильно дышать при длительных физических нагрузках, но также использовать энергию этого дыхания для более субтильных операций.

Часа, наверное, через четыре пути я увидел на противоположной стороне реки высокий холм, мегалитическим куполом встававший над аккуратно укрепленной ровными рядами булыжников набережной бурного Ягноба, а на холме — две машущих руками голые человеческие фигуры: это были Айварас и Вяйно.

На ту сторону реки вел деревянный вязаный мост, типичный для этих мест. Я перешел Стикс и поднялся на Холм жизни, на самой вершине которого стоял Дом обитания. Это были развалины мечети, возведенной на месте древнего алтаря огненной религии Заратуштры. Здесь как раз и разложили свои спальники Айварас с Вяйно, встречавшие меня словно два ангела, с блестящими в предзакатных лучах бронзовыми телами. Самым невероятным оказалось то, что они, совершенно случайно, вышли из мечети всего на пару минут, посмотреть, нет ли меня на горизонте, а потом собирались вновь там уединиться для длительной медитации. Историю этих развалин мы узнали чуть позже, от проходившего мимо пастуха, поделившегося с нами секретами ягнобской традиции. Тем не менее, место силы было выбрано для лагеря, с точки зрения геомантии, совершенно правильно. Лучшего себе и не представить!

С вершины холма открывалась захватывающая панорама, невероятно сочной красками и пейзажами, долины. А прямо над нами уходил в небо заснеженный пик массива Заминкарор (Миродержец), вокруг которого, словно в подражание планетам, с завидной равномерностью кружили орлы — зоркие вестники Зевса. С холма к воде вела удобная тропинка, завершавшаяся белым песчаным и очень плоским пляжем, идеально подходившим для упражнений хатха-йоги и просто загорания.

Мы просидели на Холме жизни, наверное, недели две, накачивая поле для магического прорыва из советского котла. Я предложил провести коллективную агни-хотру — медитацию пяти огней. Функцию пяти огней выполняют четыре костра, между которыми садится медитирующий йогин, а пятым огнем считается стоящее в зените Солнце. Костры традиция предписывает делать побольше, чтоб еле втерпёж! Тело, сидящее под палящим солнцем в окружении костров, начинает интенсивно потеть, выделяя, ядовитые шлаки. Вместе с тем, оно впитывает субстанцию огня, питающую тонкие структуры нервной системы и накапливаемую в специальных резервуарах — дань-тянях. Агни-хотра позволяет накачивать мощные силы, даруемые космическим Агни адептам его умного почитания.

14.1.

О познании пяти огней
— Шатапатха-брахмана, Х. 3. 3. —

1. Дхира, сын Шатапарни, приблизился к Махашале, сыну Джабалы. Его спросил он: "Что познав, приблизился ты ко мне?" — "Огонь познал я". — "Какой огонь познал ты?" — "Речь". — "Каким становится тот, кто познал этот огонь?" — "Способным говорить становится тот, — ответил он, — речь не покинет его".

2. "Ты познал огонь, — сказал он. — Что познав, приблизился ты ко мне?" — "Огонь познал я". — "Какой огонь познал ты?" — "Зрение". — "Каким становится тот, кто познал этот огонь?" — "Способным видеть становится тот, — ответил он, — зрение не покинет его".

3. "Ты познал огонь, — сказал он. — Что познав, приблизился ты ко мне?" — "Огонь познал я". — "Какой огонь познал ты?" — "Мысль". — "Каким становится тот, кто познал этот огонь?" — "Способным мыслить становится тот, — ответил он, — мысль не покинет его".

4. "Ты познал огонь, — сказал он. — Что познав, приблизился ты ко мне?" — "Огонь познал я". — "Какой огонь познал ты?" — "Слух". — "Каким становится тот, кто познал этот огонь?" — "Способным слышать становится тот, — ответил он, — слух не покинет его".

5. "Ты познал огонь, — сказал он. — Что познав, приблизился ты ко мне?" — "Огонь познал я". — "Какой огонь познал ты?" — "Огонь, который есть всё это, познал я". — Когда это было сказано вниз спустился он, сказав: "Обучи же этому огню!"

6. Он сказал: "Поистине дыхание есть этот огонь. Поистине, когда человек засыпает, в дыхание входит речь, в дыхание — зрение, в дыхание — мысль, в дыхание — слух. Когда он просыпается, они вновь рождаются из дыхания. Это в отношении атмана.

7. Далее в отношении божеств. Поистине эта речь — огонь. Это зрение — то солнце. Эта мысль — та луна. Этот слух — эти страны света. Это дыхание — этот ветер, веющий в этом мире.

8. Поистине, когда огонь следует своим путем, он входит в ветер. Потому и говорят об этом: "Это развеялось". Ибо вслед за ветром развеивается он. Когда заходит солнце, оно входит в ветер, в ветер входит луна. На ветер опираются все страны света. Поистине они вновь рождаются из ветра. Когда тот, кто знает это, уходит из этого мира, его речь входит в огонь, его зрение — в солнце, его мысль — в луну, его слух — в страны света, его дыхание — в ветер. Став этим, став среди них тем божеством, коим он всегда желал стать, он уходит прочь.

Однако, Вяйно и Айварас в тот период, в свете борьбы за "магическое наследие", с некоторым подозрением относились к моим силовым практикам, предпочитая более традиционные для нашей линии варианты. Вместе с тем, интересы дела вынуждали нас учиться отказываться от личных амбиций и взаимодействовать в поле общих перспектив. В итоге мы порешили, что агни-хотру я сделаю самостоятельно, когда Айварас с Вяйно пойдут на осмотр скальника у подножья Миродержца.

В этот день я с утра начал запасаться топливом. Его, в виде стеблей сухой соломы, было вокруг достаточно, однако для агни-хотры требуются серьезные костры, а не соломенные. Выручили руины располагавшихся неподалеку двух-трех строений, где я обнаружил замечательные деревянные перекрытия рухнувших крыш. Таким образом, к полудню я смог сложить по сторонам света четыре солидных дровяных кучи. Потом густо натерся растительным маслом, поджег с ритуальной мантрой костры и сел в центре агни-мандалы. Солнце палило нещадно, пот тек ручьями. Я старался сосредоточиться на дыхании, на процессе поглощения телом и нервной системой огненной субстанции живого света. Постепенно процесс стабилизировался, токи побежали по нужным каналам и весь организм проникся вибрацией истинной агни-йоги. После этого полученную субстанцию нужно было преобразовать в своего рода психотронный снаряд, который, в свою очередь, уже выводился на космическую орбиту нужной траектории. У меня, в данном случае, вышел — видимо, от излишнего энтузиазма — даже некоторый перебор: правильно рассчитав долготу на 75°W, я перебрал почти на 35° по широте, в результате чего мой психо-голем сначала занесло вообще за планетарный экватор, а стабилизировало лишь чуть выше 5°N вместо ожидавшихся 42°N! Потом оказалось, что Айварас и Вяйно выверили свои траектории точней. Но эти детали уже не играли существенного значения. Главное — магический барьер был преодолен.

А пока же я сидел среди догоравших четырех костров во славу Агни, покрытый древесным пеплом, навеянным на меня гулявшим по площадке горным ветром. "Жаль, что нет бычьего навоза!" — подумалось мне. Обычно садху, после процедуры агни-хотры, покрывают себя тонким слоем смеси древесного пепла с бычьим навозом — своеобразным гигиеническим биоскафандром, предотвращающем кожные заболевания в климатических и санитарных условиях Индостана. За неимением навоза, я совершил омовение в Ягнобе и стал собирать ужин. Молодцы всё не возвращались. Начало темнеть. Вот уже и полные сумерки. Их всё нет. Я развел большой костер, жду дальше. Их всё нет и нет. Наконец, где-то уже за полночь, на фоне вслыввющей со дна звездного океана серебряной Селены замаячило два человекообразных профиля. Я на всякий случай взял топорик: вдруг — гоши? Нет, оказались — свои. Вяйно и Айварас выглядели совершенно изнуренными, но счастливыми. Оказалось, что они залезли на скалу, а потом потеряли ориентиры и не могли понять, как двигаться дальше. Затем стемнело, и слезть стало уже совсем невозможно. Наконец, после восхода Луны, в её свете, ребятам удалось-таки кое-как скарабкаться со скал, действуя, подчас, наощупь. Это был, конечно, сильный кик.

Айварас рассказал, что сидя наверху, на скалах Заминкарора и медитируя, он принял окончательное решение оставить карьеру номенклатурного театрального деятеля в Литве и отправиться в неизвестное, желательно — за океан. Это сидение наверху, на семи ветрах, наверное, можно было бы назвать ваю-хотрой, посвященной Ваю как космическому ветру странствий. Айварасу тогда, как я полагаю, удалось очень точно настроить парус своего "кармического швертбота": через два с половиной года он улетел в Нью-Йорк, и вскоре присоединился к Мэтру в Бостоне. Вяйно, напротив, ни от чего отрезАться было не нужно. По крайней мере, от карьеры — точно. Затрудняюсь определить, какую хотру делал Вяйно, но тракетория его телепортации в Калифорнию, вскоре после отъезда Айвараса, может многое сказать сама за себя.

14.2.

Вяйно. Вяйно, испытывая — в противоположность Айварасу — сложности в практике знакомства с нужными людьми и попадания в нужные компании, решил справиться с задачей по-македонски, "разрубив" её одним ударом. Этим ударом должен был стать дерзкий побег через Финляндию. Вяйно привлек к этой идее своего приятеля Мадиса, и они вместе отправились летом 1984 года в район советско-финской границы в Карелии. Проникнув в запретную зону, беглецы шли исключительно в темноте, а днем отлеживались где-нибудь в схороне. Потом нужно было выйти на патрульную полосу и определить график смены дежурных нарядов. Для этого они где-то с неделю лежали в кустах, внимательно фиксируя все передвижения на контрольной полосе и помечая их в специальном дневнике. Наконец, график патрулей был установлен. Путь лежал через болота.На этот случай заранее были припасены надувные детские игрушки типа лягушек или крокодилов, которые позволяли держаться на воде и не утонуть, где глубина позволяла это сделать.

Почти сутки двигались они через болото. Не ев до этого несколько дней. Наконец, достигли спасительного финского берега. Впрочем, "спасительного" в больших кавычках. По существовавшему тогда двустороннему договору, финская сторона выдавала советской всех обнаруженных на территории Финляндии перебежчиков. Тем не менее, финские хуторяне, а, подчас, и сами пограничники, проявляли солидарность с прибалтами и, к примеру, бежавших на Запад эстонцев не выдавали, а позволяли им спокойно добираться до шведской границы, за пределами которой начиналась уже истинная свобода. Вяйно с Мадисом тоже добрались до шведской границы и сдались американцам в Стокгольме. Их признали за политических беженцев и приняли в Штаты. Так Вяйно, вслед за Айварасом, буквально в тот же год, оказался в Нью-Йорке, получив место сотрудника Эстонского дома в Рокфеллер-центре. Айварас в это время уже красил дома в Массачуссетсе, а я все еще бился за выезд.

Но это всё было еще впереди. А пока мы сидели у костра, ели американский изюм и какие-то упакованные сэндвичи, которые Айварасу презентовал Москве на дорогу Том — будущий супруг его первой любви Гинтари, известной в свое время хитовым исполнением народной песни "В горнице моей светло".

В окрестностях нашего лагеря я набрал тогда большой кулек ароматических трав для чая. Смесь получилась и вправду неплохая. Однако, самое интересное произошло позже, лет через пять, незадолго до моего собственного отлета за океан. Совершенно неожиданно я наткнулся в своей кухне на жестяную коробку с чайным сбором. В принципе, трав в те времена у меня всегда было достаточно, поэтому я не придал этой жестянке особого значения. Я просто ссыпал сохранявшиеся там остатки в заварочный чайник, который выпил в течение вечера. А ночью мне приснилась наша Гора жизни у булыжной набережной Ягноба, Дом обитания и Вяйно с Айварасом — словно два ангела с освещенными предзакатными лучами бронзовыми телами. Когда я проснулся, то сразу понял, ЧТО ЗА ЧАЙ выпил накануне. К сожалению, я выпил всё сразу, и нового опыта с чайной машиной времени было уже не повторить.

Недалеко от Душанбе, километрах в ста в сторону Анзобского перевала, сразу за Гушарами, в Варзоб вливается бурная Сиама — горная река, берущая свое начало на фанских вершинах вблизи Ходжи-Оби-Гарма. В ущелье Сиамы, часах в двух подъема от моста на варзобском шоссе, находилась гидрологическая станция, которой было суждено сыграть выдающуюся роль в истории развития йоги, мистики, магии в СССР. Эта станция была превращена ее обитателями, по сути, в йогический ашрам, вокруг которого уже с конца семидесятых начали собираться на летний сезон различные люди, искавшие возможности позаниматься йогой в условиях умеренного горного ландшафта, близкого по своим характеристикам к классическому гималайскому. Надо сказать, что местность вокруг сиаминской станции соответствовала всем желаемым стандартам почти идеально: не очень далеко от города, но и не близко, не слишком высоко в горах, но в двух часах перехода отсюда — совершенно тибетское высокогорье, а чуть дальше — снежные перевалы.

Контингент станции обычно состоял из трех человек — начальника и двух сотрудников. Из всей команда на станции, как правило, присутствовало только двое, тогда как третий отгуливал, а возвращаясь к условленному сроку назад, приносил с собой новые запасы еды. Вся работа состояла в том, чтобы дважды в сутки замерять уровень воды на одном боковом ручейке и передавать результаты по специальной связи в центр. Все остальное время можно было делать асаны, пранаяму и медитировать, чем сиаминские йоги преимущественно и занимались.

Главным начальником станции был Леня Бобров. Некогда он учился на факультете восточных языков, потом попал в Индию стажироваться на бенгали и еще чём-то. В Индии Леонид законтактировал с йогами, начал ездить на различные семинары и медитации, брал личные уроки у известных гуру. В результате пробыл он в Индии где-то год, а затем с напрягом вернулся назад в Союз. Но работать в советской системе уже не смог. Йога взяла свое. В итоге Леонид устроился в гидрологию, где, будучи человеком неглупым и точно знающим, что ему нужно, нашел для себя оптимальное место — начальником горной станции. Леня выполнял хатха-йогу на уровне, подчас, превосходившем мой, что было по тем временам большой редкостью. Главным леонидовым кумиром был Айенгар.

Помимо Лени, на станции тогда работали Федор Федорович и Коля-шиваит. Федор Федорович был некогда учеником бурятского старца Готавона — гуру легендарного маэстро-тантрика Бидии Дандарона, посаженного в начале семидесятых за "разврат" и погибшего в лагере. Стены в душанбинском доме Федора сплошь увешаны танками, повсеместно расставлены медные будды и другие бурханы, горят лампады и курятся ароматические аграбатти из сибирского кедра, приготовляемые ламскими послушниками в отдаленных ретритах забайкальских Саян. Окна зашторены даже днем. Федор Федорович любит покой. Упор в йоге он делал прежде всего на брахмачарье. Коля-шиваит был, напротив, йогом-силовиком, выстаивавшим, в буквальном смысле слова, в ширшасане (это когда на голове) по четыре часа кряду! Коля состоял в личной переписке с самим великим Шиванандой, которого принимал за личного махагуру. Я подарил экипажу станции несколько самиздатных томиков Раматамананды, произведенных людьми "моей системы". Особое внимание на эти тексты обратил Федор Федорович — наиболее медитативный из всей троицы.

Первоначально в распоряжении команды гидрологов была только маленькая сакля с печкой и в полторы комнаты пространством. На лето — большая суфа под деревьями с видом на низлежащую долину. Чуть выше, в разветвлении нависавшей над склоном гигантской арчи, было оборудовано медитационное гнездо с тентом от дождя. Чтобы залезть туда, требовалось потратить количество калорий, эквивалентное двухчасовому занятию хатха-йогой. Зато потом подвижник вознаграждался захватывающей панорамой и ощущением тотальной изоляции.

Мне приходилось бывать на сиаминской станции неоднократно, и всегда — с большим удовольствием. Ее антропологический ландшафт постепенно менялся с годами. Если первоначально сюда забредали лишь редкие йоги, тихо сидевшие в медитации по кустам, то с начала 80-х эти места были объявлены заповедником снежного человека, в поисках которого сюда с каждым летним сезоном приезжало всё больше народу из всё большего числа населенных пунктов СССР. Потом стали приезжать тарелочники, затем — рамочники, и в конце концов полевые работы на местности уже вели некие странные люди из, якобы, секретной военной парапсихологической лаборатории центрального подчинения!

К тому времени рядом со старой станцией возвели новый четырехкомнатный домик для персонала и залили вертолетную площадку. Вместе с тем, небольшая стоянка перед домиком, располагавшаяся на островках посреди реки, превратилась в перманентный палаточный лагерь, в котором, порой, спонтанно собиралось до полусотни человек. Тут были и йоги, и маги, и парапсихологи, и мистагоги, и тайные миссионеры, и даже переодетые йети. Как правило, народ приезжал не просто так, а с технической литературой, приборами ночного видения, горным оборудованием, спецантеннами и спецвеществами особого применения. По вечерам в лагере загорались костры, доставались гитары или иной инструментарий, а то и просто включалось индийское радио. Сиамисты делились опытом в наблюдении малоизученных явлений природы и совсем неизвестных манифестаций парадоксального духа. Иногда ставились следственные эксперименты.

15.1.

Нина Сиаминская. Одним из наиболее знаменитых экспериментов в этой серии была попытка привлечь на живое тело девушки снежного человека. В роли подопытной вызвалась выступить сама инициатор этого эксперимента — очень бойкая девушка Нина из города Ворошиловграда. Ее главной мечтой по жизни была встреча со снежным человеком, существование которого она бралась доказать научно. Но для научного утверждения революционной антропологической доктрины требовались определенные формальности типа специализированного образования. Это образование Нина собиралась получать на биофаке Душанбинского университета — так сказать, в непосредственной близости к полевым условиям и с прицелом на организацию международного центра по изучению реликтовых гоминоидов, homo relictus erectus.

Нине, собственно говоря, принадлежит инициатива превращения йоговского лагеря у сиаминской станции в культовое место всех советских "снежников" — как в народе называли искателей снежного человека-йети. Впервые приехав в Душанбе, Нина очень активно тусовалась по всем возможным компаниям, успевая общаться как с местными академиками, заранее вербуя среди них себе сторонников, так и с заезжими йогами и прочей столичной богемой на отдыхе. Надо сказать, что Нинино попадание в тему йети было совершенно гениальным. Она, можно сказать, как Уорхол опредметила душевные ожидания творческого советского обывателя, заземлив мечту на реально переживаемой конкретике полевого эксперимента. Снежный человек был не в книгах — а здесь, на Сиаме, в этих конкретных зарослях, и его можно было не только увидеть, но даже сфотографировать!

Нина утверждала, что самолично и в здравом рассудке видела снежного человека на расстоянии вытянутой руки. В конце концов, она предложила провести следующую операцию. По ее твердому убежднию, гоша (так любовно называют "снежники" реликтового гоминоида) сам рвется к ней на контакт как существу, близкому по вибрации, но боится других людей. Поэтому предлагалось всем на одну ночь покинуть лагерный остров, оставив Нину с гошей, так сказать, vis-a-vis. Целый день на прилегающих к лагерю склонах оборудовались тайные наблюдательные гнезда, где замаскированные свидетели чуда должны были хорониться вплоть до явления главного героя сцены. Вокруг Нининой палатки были предусмотрительно расставлены звукозаписывающие устройства — на случай, если возникнет диалог. Специальными методами был дезактивирован — чтоб не спугнуть "клиента" — особый магический кот, реагировавший, по утверждению его хозяйки, на биополе приближающихся гоминоидов. Наконец, в сумерках, Нина попросила, чтобы ее, голую, привязали, да покрепче, к дереву посредине острова. "Это чтобы не убежать со страху...", — объяснила она. Ну, что ж, можно и покрепче! В определенный момент все покинули лагерь, заняв наблюдательные посты и оставив обнаженную и связанную Нину один на один с ее судьбой.

Совсем стемнело. Шум реки гулким эхом стоял над долиной. Казалось, что сквозь этот шум с острова доносятся какие-то звуки. Наверное, Нина призывает своего джинна... А что, если он уже там? "Нина, все о'кей?" Передовые спасатели выдвинулись, было, на позиции... "Не мешайте!.." Потом пошли опять какие-то странные звуки — то ли всхлипы, то ли вскрики, то ли взвизги... Затем Нина стала звать людей: "Алё, развяжите меня!" Ее застали все так же привязанной к дереву. Да, гоминоид приходил и сообщил важную информацию. Оказывается, внешняя кабанья шкура — это лишь биоскафандр, который защищает субтильный организм обитателей Ориона в условиях земных полей. На самом деле гоминоиды — это представители цивилизации продвинутого разума, засланные на нашу планету с особой миссией. Их основные точки базирования находятся в Шамбале, на Тибете. Ну и на Сиаму тоже приходится залетать. Все эти данные гоминоид передал чисто телепатически, не выходя из кустов и показав себя лишь отчасти. Причиной такой скромности явился шорох магического кота, который своими эонами, якобы, блокирует некие важные функции в энергосистеме орионидов.

Впрочем, про Шамбалу ходили и другие легенды. Никогда не забуду, как мы сидели в сиаминском лагере у костра, с Шивой, Битником и компанией местных девушек, обсуждая загадки Востока. Шива рассказывал, что на Памире есть пещеры, которые ведут на ту сторону границы, в Афганистан, и даже дальше — в Индию и на Тибет, в Шамбалу. Были, якобы, в тридцатых годах попытки отследить маршруты этих лабиринтов, но несколько военных экспедиций так и не вернулось назад. То ли в Шамбалу ушли, то ли погибли... В такие моменты можно было себе представить, что туннель в Шамбалу начинался прямо здесь, на Сиаме, или где-нибудь поблизости.

Между тем, и у Шивы и у Битника на руках были специальные удостоверения, которые в гоминоидных кругах так и назывались — "Путевка в Шамбалу". Именно с этими документами Шива с Битником приехали в Таджикистан как члены научной экспедиции по следам снежного человека, организованной журналом "Азия и Африка сегодня". Организатор экспедиции Игорь Бурцев, заместитель главного редактора журнала, распорядился выдавать желающим принять добровольное участие в сборе научного материала специальные справки от имени издательства, в которых местные власти призывались к посильному содействию работе членов специального экспедиционного корпуса. Так появились "Путевки в Шамбалу", дававшие возможность их держателям отмазываться от ментов и вообще любопытных, которых так много на Востоке. Я сам впоследствии получил такую путевку и она мне, кстати, неоднократно помогала. Прежде всего в случаях, когда нужно было найти место в отеле или взять билет на дефицитный транспорт.

С Битником я тогда впервые прошел долину Сиамы до конца, перешел перевал Четырех к озеру Пайрон, и потом дальше, по долине Каратага, с заходом на озеро Тимур-дара, спустился к трассе Душанбе-Регар. Это был классический марщрут большинства экспедиций "снежников" в погоне за гулом — как местное таджикское население называет снежного человека.

15.2.

Битник. С Битником я был знаком еще по Таллину, куда он периодически приезжали из Херсона с Шивой, в составе многопестрой хиппоидной тусовки. Потом некоторые хиппи превратились в йогов, сохраняя при этом классический "системный" вид: хайр, бороду, фенечки, серьги, амулеты. Битник — на зависть Наде Сиаминской — обладал дипломом биофака, однако его интересы в этой области были мотивированы не йети, а йогой. После института Битник был призван преподавать биологию в советской школе. Понимая всю несостоятельность лысенковщины и ее последствий, он решил прививать детям знания на базе проверенного веками ведического подхода, в том числе — в биологии. Вместо унылой школьной программы Битник знакомил своих подопечных со структурой чакрамов в духе продвинутой психофизиологии Ауробиндо Гхоша, предрекавшего постепенное замещение в грядущем человеке физических тленных органов нетленной световой чакроидальной субстанцией. Советская школа, понятное дело, долго такого терпеть не стала и парень едва не оказался на скамье подсудимых. Впрочем, ему удалось уйти от репрессий, переехав из реакционной Херсонской губернии в либеральный Питер. Там Битника продолжали преследовать неудачи, правда, уже больше на личной почве. В Таджикистан он прибыл словно за глотком свежего воздуха — и в прямом, и в переносном смысле слова.

От гидростанции и палаточного лагеря до верховий Сиамы можно было дойти часов за пять. Здесь уже начиналась каменистая местность, переходящая в ледники, над которыми отчетливо возвышались четыре снежных пика. Между пиками лежала седловина перевала Четырех. Мы простояли несколько дней под перевалом, наслаждаясь высокогорьем и его особыми магнетическими свойствами.

Я, в частности, обратил внимание на такую закономерность, что, попав на большую высоту, начинаю видеть крайне интенсивные — и по краскам, и по сюжету — сны. Это связано, видимо, с тем, что в условиях изоляции от человеческого психо-фона, а также в силу большей разряженности самого эфирного поля, материя снов как бы освобождается от концентративного давления среды и выходит из подсознания наружу, в "открытый космос". Таким образом происходит мощная очистка подсознания, опустошаемого от излишних кармических впечатлений и клеш. После нескольких дней интенсивного сновИдения наступает период сна без сновидЕний (т.е. состояния, когда человек действительно не видит снов, в противоположность состоянию, когда сны видят, нот потом о них не помнят).

С перевала Четырех мы спустились за дневной переход к изумрудной чаше горного озера Пайрон. Согласно местным легендам, в его водах водятся волшебные женские существа-пари, зачаровывающие случайных странников гипнотическими грезами. Впрочем, вскоре пари потеснил на Пайроне йети — "снежники" стали здесь периодически разбивать свои полевые лагеря в надежде на "контакт". Подозреваю, что сейчас йети вновь вытеснен с Пайрона более традиционным образом пари, ибо после распада СССР экспедиции "снежников" в эти места фактически прекратились. Пенреночевав у озера, мы с Битником двинулись дальше и к середине следующего дня, достигнув ущелья бурной реки Каратаг, поднялись по узкой боковой тропе к другому горному озеру — Тимур-даре.

15.3.

Бараны. По пути к Тимур-даре нужно было перейти очередной горный поток. У переправы мы встретили чабана с отарой баранов. Чабан попросил нас помочь переместить баранов на тот берег. Проблема заключалась в том, что просто так загнать животных в воду было невозможно. Оставался единственный способ: каким-либо образом затаскивать животное за середину потока, чтобы оно оттуда плыло дальше уже самостоячтельно. Это тоже оказалось не очень просто, ибо бараны были большие и отчаянно сопротивлялись. Тогда чабан предложил следующую технику: он жестко брал тушу обоими руками за шкуру, резко отрывал от земли и забрасывал в воду. При удачном броске баран как раз долетал примерно до середины потока. Если падал ближе — плыл не вперед, а назад. В принципе, перешвырять так все стадо представлялось совершенно нереалистичным. Тогда мы пошли на усложнение технологической процедуры. Один из нас бросал барана в воду, но лишь на пару метров, где его хватал другой и подтаскивал к себе, а потом уже передавал третьему, стоявшему уже совсем близко к центру примерно пятиметрового по ширине потока.

Далее мы заметили следующую закономерность. По мере того, как на противоположном берегу начали собираться переплывшие бараны, их собратья на этой стороне, переблеиваясь, стали спокойнее смотреть на воду, а на ту сторону с готовностью плыли уже не с середины потока, но примерно с одной трети. Т.е. расстояние от берега до точки невозвращения сокращалось постольку, поскольку всё больше баранов оказывалось по ту сторону потока. Другим фактором, влиявшим на баранью готовность кинуться в воду, явилась массовость. Достигалась она первоначально за счет того, что по мере экономии физических сил на броске (ибо бросать приходилось всё ближе), баранометатель мог производить операцию интенсивнее, т. е. бросать чаще. Еще первый баран не успевал достичь середины потока, когда вслед ему летел второй. Кроме того, теперь можно было снять человека с позиции в центре реки и поставить на берег вторым баранометателем. Таким образом, баранов становилось и в воде, и на том берегу всё больше и больше, и, наконец, в определенный момент, остатки стада уже самостоятельно бросились в воду, чтобы побыстрее присоединиться к блеявшему на другой стороне потока большинству.

Само озеро Тимур-дара на порядок меньше Пайрона, но от этого совершенно не проигрывает, и даже наоборот. Тимур-дара представляет собой почти идеальный по форме круглый водоем бирюзового цвета, лежащий в окружении покрытых снегом вершин, возносящихся над крсно-желтым скальником и густыми арчовыми зарослями-джангалом. Берега озера почти по всему периметру очень плоские, с тенистыми от растущих тут деревьев каменными отмелями. Место это считалось туристическим, но мы никого, кроме чабана с отарой, в округе не встретили. Разбив свои палатки, мы с Битником остановились тут на несколько дней, проведя их почти исключительно в занятиях йогой. Для такого рода деятельности Тимур-дара является, с точки зрения ландшафта, идеальным местом. Главное — много плоских площадок, что, в принципе, большой дефицит в горах. Как правило, для получения более-менее подходящего йогодрома мне не раз приходилось предварительно хорошо поработать ледорубом, выравнивая нужную плоскость.

Спустившись с Тимур-дары вновь к течению Каратага, мы зашли в близлежащий кишлак Хакими, чтобы справиться о возможной попутке в сторону большой трассы на Душанбе. Увидев живописного бабая с большой рыжей бородой, Битник, вероятно, подумал, что уж этот-то наверняка встречался по-жизни с гулом. "Бобо-ака, Вы знаете такого гула — человек-зверь, весь в шерсти, с горящими глазами?" Бабай внимательно посмотрел на Битника, смерил его взглядом и переспросил:

— Говоришь, это который с шерстью?
— Да!
— С длинными волосами?
— Да-да!
— И с бородой?
— И с бородой!
— Страшный такой, которого девушки боятся?
— Да, да, именно такой!
— Нет, дорогой, в наших местах кроме тебя с такой внешностью никого нет!