Articlas

С конца 70-х годов, на душанбинской квартире Каландара по улице имени Клары Цеткин, сформировалась уникальная коммуна йогов, а говоря точнее — тусовка разного рода мистиков и магов, а также просто искателей приключений и отдельных нестандартных авантюристов, собиравшихся сюда со всего Союза. С ранней весны до поздней осени приезжий народ пасся на этом флету в перерывах между экспедициями и зиаратами. Одна группа возвращалась с мазара — другая отправлялась в поисках гула. Потом приходила та, а уходила или улетала куда-нибудь — какая-нибудь еще.

В начале восьмидесятых тон бандерши в коммуне задавала девушка по имени Надя, позиционировавшая себя как "подруга" известного питерского криминала Феоктистова. Надя готовила на всех еду, оживленно дискутировала с заезжими мастерами о нюансах йога-тантры и кармической диагностики, а в свободное время работала в парикмахерском салоне в гостинице "Вахш". По вечерам, на кухонных посиделках, Надя наливала стакан, закуривала косяк и бросала расслаблено: "Ну, чё, чувак, давай свою телегу!.." Чуваки, надо сказать, за словом в карман не лезли и с удовольствием развозили перед высокой спортивной блондинкой свои крашеные повозки. Но главным "достоинством" Нади был её блат в кассах Аэрофлота. Это избавляло от головной боли утомительного многочасового выстаивания за билетами на рейсы дальнего следования.

Надя сдружилась с Каей и периодически наезжала на Каландара за его черствость в отношении собственной семьи. Впрочем, эту черствость было бы правильнее назвать "шизой", воспроизводившейся на почве параноидальной ревности по поводу разного рода "импульсов", якобы генерировавшихся отдельными (по счастью — не всеми!) обитателями коммуны в направлении хозяйки квартиры.

"Извини, ну а как не реагировать?" — спрашивал Каландар, подозрительно заглядывая вам в глаза. По его мнению, Кая, родившая к тому времени уже двоих детей, неким мистическим образом совокуплялась во сне с астральными телами лиц мужского пола, непосредственно гостившими в коммуне или даже просто некогда бывавшими здесь. Иногда магические суккубы прилетали весьма издалеча — из Москвы, например, чтобы под утро, вместе с первым криком петуха, отсовав через сложную систему сообщающихся сосудов очередную порцию каландаровой энергии, испариться в предрассветном воздухе. Вопрос о том, действительно ли совокупляется Кая с суккубами, даже не стоял. Единственное, что требовалось выяснить — это насколько сознательно она это делает. В принципе, Каландаром акцептировалась презумпция бессознательности, а значит — известной "невиновности" жены, которая выступала в подобном контексте жертвой сексуальной магии отдельных негативных личностей. Кроме того, оставался по сути открытым вопрос о сознательности самих этих личностей, которые — как подозревалось — могли выходить по ночам в своём астральном теле на совокупление, будучи в лунатическом состоянии, т.е. не помня по пробуждению о своих спонтанных ночных блудодеяниях.

— Послушай, дружище, — успокаивающим голосом психиатра обращался к Каландару Хайдар-ака, — забудь ты всю эту муть с астралами, менталами, мистикой, магией и прочей ерундой. Ничего этого нет. Этого — просто не существует, и всё!
— Да, Хайдар-ака? — Каландар внимательно вглядывался ему в глаза. — Говоришь, не существует? А может быть, ты просто хочешь, чтобы для МЕНЯ этого не существовало? И получится, что для кого-то не существует, а для кого-то, — он сделал выжидательную паузу, еще раз внимательно посмотрев Хайдару в глаза, — очень даже как существует?!

Потом, в беседе tete-a-tete, Каландар поделился своими опасениями:

— Ну как можно ему верить, если буквально несколько дней тому назад вижу сон: у нас в спальне с Каей вдруг рушится стена, и сквозь пробой в комнату вламывается сам Хайдар-ака, да еще и с огромными чемоданами! Через пару часов — звонок в дверь. Открываю — на пороге стоит Ака, и как раз — с чемоданами! Ха-ха-ха! А может быть, это был вовсе и не сон? Может быть, так называемые "сны" — просто астральная реальность, а настоящие сны — что-то совсем другое?

Да, получается прямо как в притче о Чжуан-цзы и бабочке: то ли философу снится, что он бабочка, то ли бабочке, что она — философ...

17.1.

Над пропастью. Впрочем, сам Хайдар-ака как-то подвергся гораздо более обстоятельному допросу. Однажды, двигаясь с караваном священных книг, они с Каландаром несколько поотстали от своих компаньонов, замешкавшись на крайне узкой горной тропе, каменным карнизом нависавшей над пропастью. Они присели перевести дух, едва прилепившись на крошечном выступе между убегавшей вверх вертикальной стеной и бездной за гранью спасительного карниза.

— И вот, — рассказывал потом Хайдар-ака, — сидим мы над бездной, свесив ножки. Тут молодец так медленно поворачивает ко мне лицо и внимательно молча смотрит, прямо в упор. Потом отворачивается. Потом вдруг снова поворачивается, опять смотрит, и говорит, постукивая при этом ледорубом о скалу: "Ну, что, Хайрар-ака, есть тот свет или нет?" Я смотрю на парня и думаю: "Ну, всё, пиздец!" А он так всё улыбается и ледорубом постукивает. "Ну, — говорю ему я, — ты же читал Коран, знаешь, что на этот счет традиция говорит?" И в этот момент на гребне появляется Хельдур, кричит нам, куда это мы запропастились...

Каландар был сложной фигурой, человеком очень драматической судьбы, достойной пера великого Лескова. Его интуиция, порой, действовала со звериной остротой, а художественные прозрения переходили в медиумические вещания. Ко времени расцвета коммуны на Кларе Цеткин Каландар перешел из ламаизма в ислам, примкнув к последователям мистического ордена бродячих дервишей Каландарийя. Именно Каландар открыл для членов коммуны сведения о существовании в верховьях Вахио закрытого халифата и его главной святыне — мавзолее Хазрати Бурх.

17.2.

Хазрати-Бурх. Некогда Каландар, в процессе своей дервишеской практики, совершенно случайно забрел в отдаленные места в районе пика Коммунизма. Судьба вывела его на автохтонного старца горы — главного духовного авторитета округи, которого звали ишони Халифа. Ишони, или правильнее по-русски "ишан" — это титул предстоятеля молитвы в исламе, и в этом значении — главы общины верующих. "Халифой" в памирском исмаилизме называют религиозного наставника-пира, а также властного авторитета в принципе. Население долины, в самых верховьях которой располагался дом ишана, представляло собой, в подавляющем большинстве, кровнородственную общину, регулируемую правилами традиционного общежития махалли. Род ишана был здесь самым старшим, и последний выступал de facto непререкаемым авторитетом во всех внутренних тяжбах — от мелко-административных до крупно-имущественных. Его родственники сидели в местных парткомах, отделениях охраны правопорядка и одновременно отправляли шариатские требы с учетом норм регионального адата.

В этой долине расположено два очень известных мазара: пещера с могилой Хазрата Алауддина — сына сподвижника Пророка (мир ему!) Салмана Фарси и мавзолей Хазрати-Бурха. Хазрати-Бурх, в отличие от Хазрати-Алауддина, был объектом рукотворного порядка, представляя собой строение с огромной каменной гробницей под единым круглым сводом. По углам купольного строения возвышались две башенки (может быть, раньше было четыре?). Перед входом была пристроена прямоугольная прихожая, выполнявшая роль своеобразного айвана. Во время одного из землетрясений купол дал трещину, и Каландар, узнав об этом, на протяжении многих месяцев старался мобилизовать местных активистов и приезжих паломников на регулярные субботники с целью устранения повреждений и общей санации постройки. Сделать это оказалось, ему на удивление, очень непросто, несмотря на прямое благословение ишана. Каландар лично пытался вести на мазаре ремонтные работы, даже доставил с этой целью из Душанбе огромное количество какого-то клея, которым он собирался склеивать треснувший купол.

В год открытия Хазрати-Бурха жизнь в коммуне на Кларе Цеткин была особенно интенсивной. Сюда, в частности, приехала целая команда "снежников" по путевкам в Шамбалу, в том числе Шива и Битник со своим двоюродным братом Женей — все активные йоги. А вместе с ними прибыл почитатель сверхъестественных талантов Шивы, херсонский врач-психиатр Филимоныч, отмазывавший своего младшего друга от не в меру придирчивых ментов.

17.3.

Истории Филимоныча. Насколько я понял позицию Филимоныча, он смотрел на всё оценочными глазами прикладной психиатрии, разделяя людей не на нормальных и ненормальных, но на более ненормальных и менее ненормальных. Особенно его вводили в раж истории о неверных жёнах, которые он в превеликом достатке и с большими деталями излагал слушавшей его аудитории юных романтиков под водочку и огненную корейскую закуску.

— ... а давала она мужу только в день получки, и только за деньги. Приходит он домой, и тут же деньги — на стол. "Мурзмк, у меня сегодня для тебя что-то есть!" Ну, она для виду поломается-поломается, а потом говорит: "Эх, ё-моё, ну куда от вас, мужиков, денешься! Ты такой активный, тебе всё время нужно!" Это раз-то в месяц!. А сама всё это время, чуть ли не каждый день, как муж на работе — так она у любовника. Собралась как-то с любовником в отпуск. Мужу сказала, что врачи советуют подлечиться, иначе совсем климакс настанет. "Может быть, после процедур что-то восстановится, почаще трахаться будем?" Едет, разумеется, за мужины деньги. Он говорит: "Давай, я тебя на вокзал провожу!" А она ему: "Да ты что, там нас будет целая группа полуклимаксных, женщины будут стесняться! Лучше я тебе прямо сейчас дам , а до вокзала сама доберусь". Ну что тут скажешь? Он, естественно, соглашается — а то ведь может и не дать!

Еще Филимоныч любил рассказывать про своих коллег-психиатров.

— Однажды пришлось мне с одной знакомой присутствовать на публичной лекции. Докладчик — очень интересный, экспрессивный мужчина. Живая подача, оригинальные мысли. Смотрю, она слушает его прямо как захваченная, а потом интенсивно шепчет мне на ухо: "Ты только посмотри, какой экземпляр! У него совершенно уникальная комбинация шизофрении и паранойи, помноженных на редкостную маниакалку. Но главное, насколько логично при этом работает рассудок! Давай, срочно вызывай перевозку, а я его попасу!" Ну, что делать, раз женщина настаивает... В результате санитары взяли парня прямо с подиума, при поддержке милиции — а то идти не хотел, упирался: "Вы что, на каком основании, права не имеете, я кандидат наук!" А нам — что? Будь ты хоть десять раз кандидат, хоть профессор! В общем, привезли его в закрытое отделение, и она, наверное, недели две его там изучала. Потом, конечно, выпустили. А могли и не выпускать!

Затем приехал московский синолог Даос, рассказавший о своём путешествии в Якутию — историю про сибирскую пальму: это когда в ресторане, в городе за полярным кругом, стоит в кадушке настоящая пальма, в которую подпившая аудитория мочится по очереди для куражу. А уж совсем потом подъехало из Европы несколько девушек, причем две из них — наиболее отчаянные — проделали весь путь из Москвы до Душанбе автостопом!

Захаживали сюда и местные девушки. Однажды звонит телефон. Поднимаю трубку — оттуда женский голос: "Алё, это здесь живут молодые священники?" Не понял. Священники? В процессе разговора, выясняется, что телефон девушке дал Шива, которого та приняла — за хайр и бороду — то-ли за священника, то ли за семинариста. В результате, в отдельных продвинутых кругах душанбинских девушек усиленно замуссировались слухи о молодых московских семинаристах, гостящих в городе и как бы "открытых" для флирта. Ну а компания у нас была на самом деле — все бородатые йоги, кто-то с хайром, кто-то бритый, в ушах — серьги, на шее — священные амулеты...

— Ну и что вы тут делаете? — спрашивала меня одна из девушек, в очередной раз звонившая в нашу коммуну и раскручивавшая свидание для себя и своих подружек.
— Ну как тебе сказать... Отдыхаем душой и телом.
— А как значит "телом"? Вы же священники, вам всё плотское запрещено!
— Что значит "запрещено"? Во-первых, мы на каникулах, а во-вторых — сана еще не приняли.

Девушкам было страшно приятно выступать в роли роковых совратительниц столичных попиков, таких бородатых и загорелых. "Попики", в свою очередь, в полной мере поддерживали свой корректный имидж, отдаваясь во власть женских чар как бы постепенно, но при этом вполне последовательно. Самое интересное началось, когда девушки стали нас приглашать на собственные квартиры, где можно было отрываться без обязательного присутствия медитирующих за соседней стенкой йогов.

Комсомольское озеро. Почти в центре Душанбе, на полпути от Путовского базара к больнице Карабалло, находится искусственное озеро. Этот водоем представлял собой в те времена классическое место отдыха советского человека: песочный пляж, тенистая аллея вдоль берега со скамейками и оградительными парапетами в стиле античных колоннад, фигуры дискоболов и копьеметателей в окружении цветочных клумб, станция с прокатом лодок и водных велосипедов, ресторан у воды, где можно заказать шампанское с шашлыками, а можно и пиво... В центре озера, на гигантском цоколе, выходившем из воды подобно пущенной с субмарины ракеты, стояла женская фигура ныряльщицы с молитвенно сложенными руками — словно божество священного хауза (пруда). Вода в Комсомольском озере была всегда очень теплая, плавать в ней представлялось одним удовольствием. Весь водоем можно было неспеша пересечь поперек минут за десять.

Одно время я ездил сюда купаться каждый вечер автобусом с Клары Цеткин. Часов в шесть пополудни наступала тишина, жара спадала и поверхность водоема имени Коммунистического союза молодежи замирала. Я входил в эту теплую воду с дальнего "дикого" берега и плыл в сторону бронзовой Купальщицы. На одном участке нужно было пересекать своеобразное саргассово море — т.е. "море зарослей", щекотавших вам живот, — но если заплыть по неосторожности в самую их пущу, то был реальный риск запутаться в бесчисленных стеблях и быть утянутым русалками-пари в подводный дворец божества хауза. После "саргассова моря" вы попадали в полосу купания основного пляжа, которая интенсивно использовалась лодочниками и водными велосипедистами. Ласкаемый водорослями, я смотрел, порой, глазами Ихтиандра на южных красавиц, которых катали по водной глади местные дон-педры в тюбетейках. Иногда какая-нибудь из них, инстинктивно ловя мой взгляд, словно бы хотела вскрикнуть: "Ой, морской дьявол!" Но я резко уходил на глубину, махнув чаровнице на прощание серебряным плавником.

На противоположном от главного пляжа берегу, у очередной античной колоннады, был приторочен большой деревянный плот, который можно было использовать как плавучую суфу. На этой суфе часто собирались московские шамбалиты и другие обитатели коммуны на Кларе Цеткин: позагорать, поплавать, поделать асаны с пранаямой для накачки энергетики, столь необходимой в тантрических опытах с душанбинскими и приезжими девушками.

Кто на свете всех чернее? В тот сезон я около двух недель провел в полном одиночестве на Ореховой поляне под Ходжи-Оби-Гармом. Каждый день в течение всего этого периода я купался и загорал, активно натираясь растительным маслом во избежание обгорания кожи. Я проводил на солнцепеке часов по восемь в день и загорел в горных условиях действительно круто, вплоть до кончиков пальцев ног. Вернувшись в Душанбе, с удовлетворением отметил, что на тот момент был самым загорелым из всех наших коммунаров. Однако, триумф мой продолжался недолго. Скоро здесь появился новый для мення человек — московский художник Сергей Алфёров. В тот день наша компания прямо с утра отправилась на плот. И я обнаружил, что Сергей НА ПОРЯДОК загорелее меня: ну просто как реальный Отелло с белым рядом блестящих зубов!

17.4.

Алфёров. Сергей Алфёров был типом вполне параноидально-художественным, видевшим сны наяву. У него были черные как смоль, густые всколоченные волосы, такая же нечесаная борода, неестественно белые шары слегка косящих черных глаз. Было в его внешности что-то талибское и цыганское одновременно. В общем, пан художник был типичный девона и производил на местных жителей должное впечатление. На плоту Сережа рассказал историю своего загара.

Как выяснилось, Алфёров болтался по Азии не первый сезон. Однажды он даже нанимался куда-то чабаном, пасти баранов. Все вечера, по словам Сережи, их чабанская бригада проводила следующим образом:

— Зажигают керосиновую лампу, вешают её в углу большой палатки, а потом все ложатся полубоком на курпачи и часами молча рубятся на эту лампу.
— И ты тоже рубился?
— И я рубился. Больше всё равно делать нечего. Правда, стрём начался потом, когда пришлось отчитываться за доверенных баранов. У меня почему-то была крупная недостача, и начальство хотело заставить выплачивать какие-то безумные деньги!
— Ну а ты?
— Да я просто сделал ноги оттуда!

От сезонной зарплаты при этом пришлось отказаться.

В этом году Сергей до Таджикистана успел побывать в Узбекистане, где в одиночестве просидел целый месяц на камне. В буквальном смысле слова! Как выяснилось, он забрёл в поисках эликсира вечной жизни в некий высокогорный ландшафт и решил остановиться у большого валуна. И вот, сесть-то он сел, а когда захотел двинуться дальше, то понял, что сойти с камня не может. Т.е. сойти-то было можно, но стрёмно! Причина стрёма — боязнь нарушить что-либо в энергетической структуре местных духов, опутавших камень и всю территорию вокруг своими силовыми полями неясного назначения. Опасаясь попасть в магический капкан, Серёжа решил, что лучше останется сидеть на камне — раз уж ему было позволено до него дойти — и ждать сигнала свыше. Прошла неделя, другая, третья... Сигнала не подавалось. В конце концов, как-то мимо этого камня проходил некий бабай с ослом. Алфёров понял, что или сейчас — или никогда. Он опознал в бабае сталкера, который сможет вывести его из заколдованной горными троллями зоны. Сергей сорвался с камня и с готовностью ухватился обеими руками за ослиный хвост, игравший в данном эпизоде роль нити Ариадны.

Именно сидючи в течение месяца на "троллевом камне" камне, Алфёрову удалось так ловко загореть. Наверное, это был не просто загар, а инициатический покров мистерии нигредо как продукт известной настойчивости.

Алфёров долго болтался по узбекским мазарам и всё пытался выспросить у бабаёв секреты активации кундалини. Ему представлялось, что в этих регионах индо-бактрийской цивилизации, в местных адатных практиках, должны были сохраняться следы древних тантрических инициаций с их мандалами и чакрами. В известном смысле, действительно, можно увидеть конструктивную схожесть в технике исполнения мусульманского намаза и йогического Сурья-намаскар (ритуальное приветствие солнечного божества). Есть, безусловно, прямые аналогии между тантро-ведической картиной мира как расчлененного великана-Пуруши и космогоническими представлениями памирского исмаилизма. Существует, в конце концов, мистическая практика работы с "точками" в традиции суфийского ордена Накшбандийя. И всё же, мне кажется, Серёжа несколько переоценивал возможную компетентность местного бабайства в специализированных вопросах кундалини-йоги.

Армянский дом. Недалеко от дома на Кларе Цеткин, в направлении поворота на Карабалло, на просторном перекрестке возвышалась голубая двадцатиэтажная кафельная башня Армянского дома — круглая, словно знаменитый чикагский небоскреб. Дом был назван "армянским", видимо, в силу проживания в нём большого числа лиц армянской национальности, возможно, въехавшими сюда всей "махаллёй". Этот Армянский дом был также местом проживания русского дилера, у которого Каландар снабжался, при необходимости, травой. Поскольку народу в коммуне проживало много, мы заходили в Армянский дом частенько. Это был просто дикий кайф: выкурить первую вечернюю папиросу на балконе последнего этажа, созерцая заходящий за причудливую горную гряду красный диск Сурьи или глядя на загорающиеся внизу, в предсумеречной голубой дымке, огни большого города. А потом, через полчасика, когда становилось достаточно темно, можно было пойти в расположенный между Армянским домом и Кларой Цеткин открытый летний кинотеатр, где крутили индо-пакистанские фильмы и вовсю торговали мороженым, лимонадом, пирожными и пирожками.

Цыганка и картины. Однажды мы так вот сходили в Армянский дом, но не к вечеру, как обычно, а с утра пораньше. Принесли шалы в газете, закрутили козью ногу. Каландар, Хайдар-ака, Ших-Али, Саша (брат Каи), я и Алфёров — вот состав команды. Курнули вроде бы легкой травки, а вставило неожиданно забойно. Пошел тотальный стёб. В этот момент Алфёров встает и говорит Хайдару:

— Ака, дай мне, пожалуйств, сто рублей!
— Как так "дай"? — на понял Ака.
— Ну, то есть одолжи. Мне нужно срочно лететь в Москву, а времени ждать перевода — нет.

Хайдар-ака поначалу опешил, но потом согласился-таки отстегнуть с барского плеча земляку "катю", но строго с отдачей. Сережа со всеми попрощался и отправился в аэропорт.

Проходит примерно час. Мы всё тащимся, дискутируем, курнули вдогонку, застебало ещё круче. Хайдар-ака отправился на кухню ставить чайник, но от стёба его так передергивало, что в прихожей, по пути назад, он ударился головой о косяк двери, набив шишку и расплескав на себя и вокруг кипяток. В этот момент в дверь раздается звонок. Хайдар поворачивает защелку и перед ним вновь предстает Алфёров:

И Сережа рассказывает всем следующую историю. Оказывается он вышел из дома и направился к троллейбусной остановке, но тут, у магазина "Гулистон", к нему прилипла цыганка с непременным желанием погадать. Сергей, как человек мистический, воспринял этот эпатаж вполне серьезно, как указующий жест судьбы, и согласился. В результате сложной техники мануального и психологического иллюзиона хайдарова "катя" перешла из владения художника в собственность гадалки, сказавшей, к тому же, на прощание ошалевшему клиенту: "И теперь ты никому не должен рассказывать о нашей встрече как минимум в течение двух часов, иначе будут большие неприятности!" После этого Алфёров около часа проболтался вокруг дома, всё боясь нарушить табу, но, в конце концов, не выдержал срока и отправился назад с рапортом о случившемся. Теперь он стоял с открытым ртом перед облитым кипятком Хайдаром и ждал реакции спонсора.

Последовавший за этим монолог спонсора не поддается воспроизведению в печатном виде по причине своей лексической ненормативности. Тем не менее, в конечном счете ситуация пострадавшего — после ещё одной самокрутки — была принята к сведению. Хайдар предложил Сергею заложить под денежный долг его фирменные листы с цветной гуашью. Эти листы, размером с большой ватман, маэстро, как правило, расписывал экспрессионистскими мотивами, напомнившими мне искусство австралийских аборигенов. Каждый из них был оценен в червонец, и таким образом за всю сумму Алфёров оставался должен Хайдару двадцать листов (в большинстве своем тогда ещё не написанных). Ну, что ж, бизнес есть бизнес. Я потом видел все эти, уже расписанные ватманы у Хайдар-аки в Москве. Вместе с автором работ. Но об этом — позже. Кстати, часть этих листов выставлена сейчас в интернетной галерее Гельмана, причем даты даются неправильно: годы создания должны быть указаны не 90-е, а 80-е.

Комаров — это название ущелья реки Комаровка (по-таджикски Комароу) на севере Таджикистана, в районе Хоита. С этого ущелья начинался мой очередной азиатский сезон. Я приехал в Душанбе в самом начале мая, вместе с Ириной, через Москву, с непременным заходом к Хайдар-аке. Мы распили на Каховке тосты за предстоящее странничество и отправились привычными трассами на юго-восток, в миражи Согдианы Мистической. Впрочем, грезить долго не пришлось. Первый отрезвляющий удар реальности был нанесен в отделении местных рейсов душанбинского аэропорта, где мы втроем, с Каландаром, пытались взять билеты до Тавильдары. Самолет брал на борт всего десяток человек, включая экипаж. Одна машина в сутки. Каландар уже два часа кряду стоял ВТОРЫМ у окошка кассы, а вокруг него беспрерывно бушевало море из десятков, если не сотен тюбетеек и тюрбанов.

Неожиданно, в самый разгар баталии за билеты, перед нами вдруг нарисовались Алис и Кази, только что прилетевшие сюда из Вильнюса. Балтийские братья помогли нам скоротать время. Алис рассказал, что они, за месяц до поездки в Азию, начали тренировки на выносливость и состоявшие в многочасовых прогулках по городу с рюкзаками, набитыми кирпичами! Ну, что ж, тяжело в учении — легко в бою! Тем временем Каландар вырвал-таки три необходимых тикета. Объявили посадку. Братья отправились на Варзобскую турбазу, чтобы на следующий день начать восхождение на неизведанные высоты. Мы же, долетев благополучно до Тавильдары на явно перегруженной мешками машине, двинулись в сторону ущелья Комаров.

Путем Уробороса. Прямо перед самым входом в ущелье тропа шла сквозь цветущие кустарники ароматических горных пород, и запах в воздухе стоял не менее интенсивный, чем в парфюмерной зоне на Елисейских полях — только более тонкий и качественный. Вдруг, проходя под триумфальной аркой Пана из роз, шиповника и алычи, мы увидели прямо на тропе лежащую большую зеленую змею, свернутую кольцом, с собственных хвостом во рту. Тая явил себя священный Уроборос — магистр гностических тайн и символ алхимического азота, представший в известном пророческом сне знаменитому химику Менделееву в предзнаменование "открытой" им периодической таблицы. Мы должным образом приняли этот гностический "венок сонетов" и оказались впоследствие вознаграждены множеством кайфов, из которых первейшим был самый роскошный обед, который только можно было себе представить.

Протопав часа четыре вперед и вверх по горной тропе, мы наткнулись на стойбище чабанов, отара которых располагалась на окрестных высокотравных пастбищах. Вернее, наткнулись мы на собачью цепь, охранявшую это стойбище. Чабанские псы — кабанистые, с обрезанными ушами и хвостами (чтобы волкам не за что было ухватиться) — являют собой боевые биомашины, связываться с которыми никому не рекомендовано. В стандартной ситуации, когда собачья охрана блокирует дальнейшее продвижение вперед, приходится терпеливо ждать, пока кто-нибудь из чабанов не почешется и не выйдет навстречу, отогнав псов и позволив путнику, таким образом, приблизиться к стойбищу или просто пройти дальше. Я, однако, научился практически беспрепятственно проходить сквозь церберные линии, используя нехитрый трюк. Как показал опыт, достаточно бросить псам несколько кусочков лепешки или чего-нибудь съестного, как их агрессия начинает резко спадать, превращаясь, напротив, в глубокую привязанность. Эту же технику кормления я применил на этот раз. Псы прекратили лаять и рычать, и к стойбищу мы подошли — при недоуменных взглядах чабанов — в сопровождении вилявших хвостами волкодавов.

Обитатели стойбища традиционно предложили нам остановиться и откушать вместе с ними, по случаю чего тут же, буквально на наших глазах, был взят из стада черный козел и зарезан над жертвенным огнем. А затем освежеван и приготовлен на этом же огне. Буквально, как мне показалось, через полчаса, в серебристом тазе, были поданы дымящиеся куски еще живого в своей ауре мяса. Это было самое вкусное мясо, которое мне когда-либо приходилось есть. Бесхитростно приготовленное в естественных условиях, оно представляло собой вкусовую эссенцию самой жизни — не более и не менее. Я почувствовал себя прямо-таки жрецом, вкушающим жертвенную пищу самого высокого класса. Мы заночевали на этом же стойбище, а на следующее утро двинулись дальше.

Приблизительно к полудню мы дошли до последнего дерева в долине. Выше, как оказалось, были только травы, скалы и снег. Дерево представляло собой гигантскую арчу, одиноко отмечавшую точку разделения долины на два рукава. Увидев исполинский ствол, Каландар бросился к нему как к величайшей святыне и с благоговением примкнул бородатой репой к могучим корням. "Это — дерево моего детства", — пояснил наш сталкер свой порыв. Ведь он родился и вырос в Гарме, неподалеку от этой долины. Сюда, к этому дереву, он бегал время от времени мальчишкой и любил поспать в тени его кроны. В последний раз Каландар был на этом месте лет пятнадцать назад. Он с наслаждением рухнул на родную землю и без остатка отдался здоровящему Морфею.

К вечеру, к самому началу сумерек, мы взошли на высокогорное плато, с которого открывался путь на перевал. Неожиданно погода резко начала портиться, налетел резкий ветер, который очень быстро, буквально через минуту, стал просто ураганным. Нам с невероятным сверхусилием удалось развернуть и поставить серебеяную "памирку", завалив колышки и края гигантскими булыжниками, в изобилии валявшимися вокруг. В последнюю минуту, когда всё уже было готово, накатил резкий хлещущий ливень, но мы успели-таки скрыться от него под защитным сводом наличной крыши. Палатку рвало ветром во все стороны, но заговоренные камни выдержали. Среди ночи ветер так же резко стих. Наступила мертвая тишина. С утра мы обнаружили, что все подходы к перевалу завалило снегом, а черные тучи, нависавшие над нашим высокогорным цирком, обещали новые сюрпризы. Мы решили подлждать и на перевал не идти. Это оказалось правильным решением, так как к середине дня сошла лавина, и если бы мы в то утро выступили, то, возможно, оказались бы как раз в неправильное время в неправильном месте.

На следующую ночь Ирине приснился дух-хранитель перевала в виде великана в звездном плаще, с Луной и Солнцем на золотой цепи в виде нашейного украшения и с искрящейся волшебной палочкой в руках. Дух сказал, что путь на перевал свободен. Мы решили выступить. И правильно сделали. Пройдя основную часть лавиноопасного склона и встав уже непосредственно под сам перевал, мы обнаружили с высоты нашей позиции, что лавины-таки сошли, вероятно — вскоре после нашего прохода. С чувством глубокого удовлетворения мы поднялись на седловину хребта и обозрели оттуда весь пройденный за минувшие дни путь: от входа в долину под аркой Пана с Уроборосом и вплоть до места нашего недавнего "лагеря под ветрами". Каландар предложил назвать этот безымянный для нас перевал именем Ирины. Идея всем очень понравилась. Мы сфотографировались на автоспуск. В этот момент поднялся резкий ветер, на перевале началась песчаная буря, а потом нас резко заволокло — то ли туманом, то ли облаком. Стояние в облаке было по ощущению неким столпничеством во мраке, в смысле тотальной дезориентированности и оставленности очевидным. Потом, сквозь туманность, просветил солнечный свет, превративший поднебесные воды в радужную субстанцию Меркурия мудрых. Затем облака разошлись и открылся взгляд на всю пространную долину, в самом конце которой лежал заповедный Хоит.

Хоит. Кишлак Хоит прежде всего печально известен как место крупнейшего в Таджикистане послеовоенного (в смысле Второй мировой) землетрясения, унесшего жизни нескольких десятоков тысяч человек. Когда здесь тряхануло, то на кишлак упала целая отошедшая скала, погребя под собой дома, людей, животных, сельхозтехнику и всё остальное. Тем не менее, люди на этом месте продолжают жить. Новый Хоит возник в паре сотен метров от Старого: уж место слишком удобное, заселенное с незапамятных времен.

Каландар одно время работал в Хоите на метеостанции, вместе с Каей и их первым бэбиком. Здесь он сблизился с исламской традицией, обрил голову, стал специфическим образом равнять бороду, подстригать кончики усиков, — которые, согласно комментариям Хайдар-аки, являются проводниками субтильных демонических энергий, инфернализирующих человеческую онтологию. Отсюда — категорический императив традиции: стричь кончики усов и пренепременно! Я, откровенно говоря, с тех пор сам постоянно их подстригаю, и это дает невероятное ощущение гигиенической корректности. И метафизической, естественно, тоже. В Хоите Каландар впервые познакомился с ишони Халифой. На вопрос о "семейной карме" ему тогда ишон сказал: "Человек — как змея: когда движется — вьется туда-сюда, но когда достигает своей норы — входит туда прямой, как стрела!".

"Отдыхая в своей норе, змея сворачивается в Уробороса", — добавил бы я к определению ишона.

Мы остановились в Хоите до утра на местной метеостанции, где теперь работали каландаровские друзья. Они нас накормили, налили водочки. Тут зашел по какому-то делу сосед-таджик, местный бабай. Увидел гостей, поинтересовался кто откуда, взглянул на наши возлияния. "Вот, скажи мне, чем отличается таджик от русского? Лицо другой? Борода другой? Язык другой? Нет, дорогой: закон другой!".

С утра мы доехали на попутке до Тавильдары, а оттуда улетели в Душанбе на совершенно пустом самолете.

И снова Сиама!.. В Душанбе мне нужно было подсуетиться по поводу своего книжного мероприятия, посетить ряд возможных заказчиков, согласовать вопросы доставки. Ирина решила это время провести в ашраме на Сиаме — поголодать, почистить душу и тело от шлаков цивилизации. В этом сезоне там был только что построен новый дом, одну из комнат которого ей выделили "сиамские близнецы". Завершив свои дела, я отправился на станцию.

К домику я подошел уже в полной темноте. Стучу в окно. Через какое-то время, с той стороны стекла, появляется тревожное лицо Ирины. Она внимательно всматривается, потом открывает. Выясняется, что за всё это время её шактическое поле излишне будоражило воображение йогического персонала станции. Леонид сначала пытался, было, ненавязчиво объяснить, что девушка в одиночку на Востоке не катит, и поэтому должна как бы выбрать себе "хозяина" из числа наличной братии. Иначе её энергетическая незагашенность негативно влияет на состояние читты персонала ашрама, вызывая спонтанное замедление, а то и регрессию спиритуальной сублимации. Потом он стал более настойчив, а накануне буквально поставил ультиматум: или Ирина выбирает "хозяина", или "хозяин" выбирает её. Альтернативой было немедленное оставление станции. Ирина запаковала вещи и уже собиралась с утра отправляться в Душанбе. Когда раздался стук в стекло, она подумала, что это Леонид идет объявлять ей об истечении срока ультиматума. По счастью, всё обошлось легким испугом.

18.1.

КГБ не дремлет. В принципе, обижаться на Леню за его закидоны было нельзя. Во-первых, известна повышенная чувствительность практикующих йогов к разного рода парасексуальным вибрациям. Во-вторых, психосрывы по этому поводу — частое в этой среде явление (как еще говорил Игнатьич, "не знаешь броду — не лезь в воду"). Ну и в-третьих, с Леонидом был вообще особый случай. Один из его знакомых как-то рассказал такую историю.

Однажды Леня, медитируя у себя дома, вдруг уловил в атмосфере какие-то странные чужеродные вибрации, причем — искусственного происхождения. На следующий раз повторилось то же самое. Заподозрив что-то неладное, Лёня начал систематически "прислушиваться" к этому постороннему полю, пока, наконец, не установил его происхождение. Как подсказывала интуиция, за этим стояли, естественно, козни КГБ. Спецслужбы, зная Лёнину продвинутость в духовной сфере и желая всячески парализовать его эмансипирующее излучение, пошли на коварный шаг: их агентура установила в квартире, расположенной над леонидовой, специальный прибор, постоянно воспроизводивший негативные блокирующие пси-помехи. Причем со временем этот гипотетический прибор работал всё сильнее и сильнее. Наконец, Лёню это дело сильно достало и он решил пойти ва-банк. Сам позвонил в местное КГБ, попросил назначить встречу с каким-нибудь важным начальником, по якобы очень срочному и важному делу. Там, естественно, переполошились, пригласили парня чуть ли не на следующий день. Вот, приходит Леонид в ЧК, его приглашают в кабинет начальника. Там сидит полковник, спрашивает: "В чем дело?" И тут Леня ему выпаливает:

— Гражданин начальник, скажите откровенно: зачем вы поставили излучающий прибор над моей квартирой?

У того, естественно, прямо челюсть и отпадает. Ну что тут скажешь? Сначала подумал, что парень просто пошутил, а как понял, что нет, то просто вызвал перевозку. Ну, Лёню там долго не мурыжили, как-никак, человек — работающий, вроде бы не антисоциал, а то что "прибор" — ну так и похуже случаи бывают! Но Леонид с тех пор был абсолютно уверен, что прибор действительно был, а полковник, выведенный на чистую воду, решил попросту прикинуться валенком. Но главное — сигналы после этого прекратились. Надо думать, менты, выведенные на чистую воду, прибор отключили!

Лёня, безусловно, представлял идеальный случай для психиатрической лаборатории Филимоныча, однако мы, по старой дружбе, не стали парня закладывать.

С утра мы с Ириной откочевали от станции немного вверх по реке, переправившись на другой берег с помощью железной люльки на тросе. В роли Харона-перевозчика выступил сам Леонид, с удовольствием, как казалось, сплавлявший беспокоящий шактический фактор на ту сторону "реальности". Через несколько дней к нашему лагерю присоединились бродячие питерские мистики и еще один человек-одиночка из этого города по имени Андрей Камочкин. Когда мы объявили, что отправляемся за перевал, вся команда решила составить компанию. Одного питерского мистика звали Марк Савчук, который потом стал известен как активист буддийского движения и сотрудник журнала "Гаруда". Как звали других ребят, к сожалению, не помню. Мы сделали неплохой переход: сначала — бросок до перевала Четырех, затем — на Пайрон, далее — до Каратага, а оттуда — не влево, к Тимур-даре, а вправо, в сторону Зиары и Искандер-куля. Дойдя до слияния Каратага с другим потоком у основания ведущей к Зиаре долины, я предложил всем зайти на Кух-чашму, на оздоровительные процедуры. Наша компания встала лагерем в непосредственной близости от источника. Мы с Ириной разбили палатку прямо у самой ванны, а ребята — чуть пониже.

Примерно через неделю такого пребывания в родоновой зоне крыша начала постепенно съезжать. "Что-то я чувствую себя прямо как на Юпитере", — сетовал Марк. Потом у нас кончилась еда. Ребята сказали, что отправятся в Душанбе за провиантом, а потом обязательно вернутся, и мы все вместе отправимся дальше. По счавстью, в это время внизу, у реки, встал с отарой какой-то чабан, у которого можно было немного разжиться сухой лепешкой чрезвычайно примитивного изготовления. На таких лепешках и остатках риса мы продержались еще почти с неделю, пока не вернулись наши кормильцы из Душанбе, принеся-таки запасы зерна, изюма и "Малютки". Но и это благо быстро подиздержалось, и мы решили двинуть дальше, на перевал.

В первой попытке выйти на нужную седловину мы промахнулись, вскарабкавшись на боковой хребет, с которого открывался захватывающий вид на крутейшую пропасть. Зато съезжать назад вниз по снегу с этого почти семидесятиградусного склона было чрезвычайно приятно. Тем не менее, достигнув, наконец, места, где можно было разбить палатки, мы все чпезвычайно вымотались. Однако, вместо того, чтобы просто зарубиться и лежать, я начал делать цикл асан, чтобы таким образом снять непропорционально скопившееся в отдельных частях тела напряжение. Остальные последовали за мной. Только через полчаса усиленных скручиваний мы позволили себе расслабленно растянуться на земле в позе трупа. В результате усталось была полностью погашена, и с утра вся команда выглядела в высшей степени свежей и мобильной.

Мы сделали вторую, более удачную попытку зайти на перевал и на этот раз не промахнулись. Высокогорная снежная пустыня с торчащими местами, подобно циклопическим мегалитам, серыми скалами, изрытая моренами и окутанная зеленоватым туманом, казалось, не имеет ориентиров, но вдруг, совершенно случайно, седловина перевала открылась при взгляде с неожиданной боковой перспективы. Надо сказать, со времени моего последнего пребывания на Зиаре в 1977 году ландшафт местности тут сильно поменялся. Наверное, тектонические изменения. Именно поэтому я не смог сразу должным образом соориентироваться и увлек накануне всю компанию по ложному пути. Сейчас реванш был взят, и перевал — тоже. "Умный в гору не пойдет..." Старая надпись, полинявшая, всё ещё красовалась на прежнем месте.

Опять на Искандер-куле. Мы спустились с Зиары к Искандер-кулю известным мне маршрутом. По пути наша компания присела на сиесту где-то на горной ферме. Здесь нас впервые за все эти дни по-человечески покормили. Женщины принесли свежеиспеченные лепешки. Я вспомнил о чабанском хлебе, котором мы с Ириной несколько дней кряду давились на высокогорье, и оценил магические свойства женской руки: фермерские лепешки были мягкие, промасленные, равномерно пропеченные, с инициатическим оррнаментом и импульсом мистерии домашнего очага. Чабанский же продукт был близок по свойствам к автомобильной камере, если подмочить — строительной замазке. Пища аскетов — ничего лишнего: мука, вода, огонь (даже без соли!).

На самом Искандер-куле на этот раз мы обнаружили огромную массу народа. Был уикенд, и сюда съехалась публика не только из близлежащих мест, но и, по большей части — как можно было понять по номерам автотранспорта — из Душанбе. Семьи с палатками и шашлыками тусовались здесь и там, играя в мяч илм бадминтон. Где-то шел квас, кто-то пел под рубоб, кто-то — под дойру, а кто — и под баян. Сильно поддавшие молодцы освежались в ледяной воде, не подозревая о наблюдавших за ними из глубин зеленой пучины прозрачных глазах Буцефала. Мы искупались и решили двигать дальше. Ребята отправились в Душанбе, а мы с Ириной — навестить жившего в этих местах человека по имени Рахмонкул.

У Рахмонкула. Этот Рахмонкул, подобно кабодиёнскому, тоже очень сильно интересовался мистикой, будучи при этом прилежным мусульманином. Ему, в его махалле, была определена роль муллы — знатока Корана, предстоятеля на общественной молитве, специалиста по имущественным тяжбам. Наводку на Рахмонкула дал Ычу (кстати, однокашник Ирины), который к тому времени конвертировался в ислам по всем правилам шариата и стал Икромом. Икром просил меня передать Рахмонкулу экземпляр двуязычного Корана, причем настоятел на выкупе книги, не желая принимать ее в качестве простого подарка. Рахмонкул, как выяснилось позже, читал текст Корана на языке оригинала вдоль и поперек, и даже знал многие аяты наизусть, однако ни слова не понимал по-арабски. Синхронный текст издания Саблукова мог позволить ему, с помощью русского подстрочника, впервые осмысленно прочесть Святую книгу.

Чтобы добраться до кишлака, где жил Рахмонкул, нужно было свернуть с шоссе Пенджикент-Душанбе (ведущего с Искандер-куля на Анзобский перевал) вправо, в узкое ущелье, и уже потом пешком подниматься часа два по совершенно марсианскому пейзажу. Скалы и почва в этих местах — совершенно красные, как крашеные охрой. Всё это создает довольно сюрреалистическое ощущение. А потом тотальная краснота переходит в не менее тотальную изумрудность: именно в такого цвета мир вы вступаете за очередным поворотом тропы. Дальше, после еще одного поворота, вы оказываетесь в поясе цветущих кустов и плодовых деревьев, певчих птиц и свежих ветров, веющих с олимпийских отрогов. В этом парадизическом ущелье, в верхней его части, за защитным фильтром красных скал, лежало несколько небольших кишлаков, первым из которых оказался как раз тот самый, где обитал Рахмонкул.

Рахмонкул принял нас очень радушно. Его дом являлся частью общей композиции махалли, в которой проживало большое число родственников. Нам выделили специальную гостевую комнату, накормили до отвала, однако ночевать Ирину отвели на женскую половину дома. Местные дамы, видимо, были недовольны тем, что её принимали на мужской половине, делая как бы некое исключение "для белых". Они устроили ей ночью форменную магическую обструкцию. Негативная суггестия проникла, видимо, через пищу. Ирину всю ночь тошнило и рвало, и только к утру ей удалось немного забыться в полном физическом истощении. Слава Богу, организм восстанавливается в экологически совершенных горных условиях очень быстро.

На следующий день мы поднялись на высокогорное пастбище за кишлаком, откуда открывался пространный вид на несколько, утопавших в зелени, селений ущелья. Вечером мы обсуждали с Рахмонкулом особенности коранического содержания и технику чтения, включая специальные омовения и паузы, которыми периодически прерывается ритуальная речитативная процедура. Я выяснил, что указания на соответствующие действия даны на страницах священной книги в отдельных ее изданиях. Такие издания ценятся больше, чем те, что без указаний. В моем варианте указания были.

Между тем, общественный пост муллы вовсе не освобождал Рахмонкула от обязанности трудиться на производстве. За свои требы он практически ничего не получал, так как сознательно денег не брал и не позволял себе давать. На хлеб насущный для себя и своей семьи Рахмонкул зарабатывал в качестве водителя самосвала на шахте, находившейся в полуторе десятка километров далее по шоссе, в сторону Анзоба. Трудно было себе представить утонченного Рахмонкула, с лицом ангела с какой-нибудь самаркандской мозаики, за баранкой ревущего КамАЗа, упрямо ползущего вверх сквозь пыль породы и палящий зной седьмого климата. Он жаловался, что работа съедает силы, но ничего сделать было нельзя. В районе просто не было другой работы. По пути назад в Душанбе мы проезжали мимо этой шахты, фасад которой был украшен розовыми транспарантами и алюминиевыми профилями вождей. Сколько тайных улемов трудилось тогда в ее штольнях — знает только Аллах.