ТРОПОЙ СВЯЩЕННОГО КОЗЕРОГА

Часть III. Девяностые

27. Last trip

Свою последнюю поездку в Таджикистан я совершил в 1991 году, уже обремененный опытом высших канализаций и пришедшего с Запада великого знания. В то лето я устраивал в Питере выставку одной начинающей американской художницы, с которой незадолго до этого познакомился в Городе желтого дьявола. В город на Неве мы прибыли с Соколом и его приятельницей Урсулой поездом из Берлина, а Виктория (так звали художницу) прилетела на следующий день из Нью-Йорка..

Вернисаж. Выставка проходила в большом холле лектория общества "Знание" не Литейном. Полагаю, это была первая публичная выставка современного американского искусства в Питере, организованная сугубо частным образом. Всю экспозицию Виктория привезла с собой, упакованной в гигантский рулон. Это было пять свитков размером метра полтора на пять, образно представлявших символический цикл жизни человека от момента зачатия до отхода души в иные миры. Композицию дополняло двенадцать вещей размерами в среднем метр на полтора, на которых изображались различные лица и фигуры, напоминавшие мне каландаровские привидения. Вся живопись была сделана черной и цветной гуашью на белой ткани, наклееной на толстый ватман.

На вернисаж собралось огромное количество народу. В зале, на стенах которого размещалась экспозиция, было просто непротолкнуться. Помимо местной художественной богемы собралось также большое число мистиков, среди которых особенно выделялись настоящий бурятский лама в желтом шелковом халате и в характерной монгольской шапочке со шпилем, а также некий ориентального вида человек в бусах и огромной белой бараньей папахе. Пришел Йокси в киргизском войлочном колпаке, тоже белом, с Таней Казаковой — той самой, с которой мы некогда производили "сталинские деньги". Приехало телевидение, набежала пресса. На большом круглом столе была выставлена батарея вина и шампанского, наиболее продвинутые мистики прибегали к дополнительным средствам. В общем, тусовка была очень плотной. Единственное, что несколько отяжеляло мне вечер — это абсолютное незнание Викторией русского языка. Выступая в качестве основного переводчика, я прямо-таки изнасиловал свой речевой аппарат, договорившись до такого сушняка, что редко бывает даже при самых убойных мастях.

Наибольшее вречатление актуальное американское искусство произвело на мистиков, которые наперебой комментировали полурасплывчатые гуманоидные образы в духе собственных запредельных откровений. "Вы знаете, — восторженно вещала мне прорицательница с горящими глазами, задрапированная ориентальными газовыми платками и увешанная массой магических талисманов, — вы скажите нашей гостье, что у меня только что было особое видение. Ведь она — не кто иной, как новая инкарнация ближайшей служанки Матери мира Елены Ивановны!"

— Что она говорит? — с не менее горящими глазами спрашивала Виктория. Что я должен был ей ответить? Что она — перерожденка служанки жены некоего русского художника, имени которого Виктория, наверняка, и в жизни-то ни разу не слышала? Ну ладно, был бы там хоть Малевич, а то ведь!..И я спонтанно сочинял очередную телегу, совершенно не имевшую отношения к оригинальному тексту. Изредка кто-то из богемы брал кое-как миссию медиатора на себя, и я в эти моменты отстранено наливался шампанью под хорошую папиросу. Но в принципе всё было очень мило и даже более того. После вернисажа мы отправились избранной компанией еще бухать в ресторан, а потом — в знаменитую в те годы художественную колонию на Пушкинской 10.

В Питере мы протусовались несколько дней, после чего отправились в Душанбе. Сокол с Урсулой полетели самолетом, мы с Викторией отчалили трансконтинентальным экспрессом, чтобы по полной программе обозреть бескрайние пространства евразийской империи Советов. Присутствие иностранки с её комментариями к увиденному, да к тому же мой собственный — пока еще небогатый, но яркий — опыт "высших канализаций" позволяли по-новому взглянуть на многие, казалось бы, доселе привычные феномены, внезапно исказившиеся в совершенно немыслимой, сюрреалистической перспективе.

Храм Сатаны.

На этот раз, прибыв в Москву, я не стал никого навещать, ибо время — впервые в жизни! — было ограничено. Впрочем, думаю, что даже при нелимитированных возможностях вряд ли бы мне удалось протусоваться по знакомым точкам, прежде всего — по причине тотальной паники, охватившей мою спутницу буквально с первого же момента прибытия состава в легендарную красноордынскую столицу. Переход по подземной трубе от Ленинградского вокзала до Казанского, откуда отправлялись поезда на желанный юго-восток, превратился в преодоление лунапарковского коридора ужасов. Виктория, вцепившись в меня обеими руками, зашугано озиралась по сторонам и нервно шептала в ухо: "Holy shit, unbelievable! Скажи, почему тут люди выглядят так стрёмно? У меня такое ощущение, что вокруг одни криминалы!" Но в своём полном объеме "лунапарк" проявился уже на самом Казанском вокзале, воспринятом Викторией не иначе как эквивалент храма Сатаны. Бешеная ориентальная мозаика, воспроизводящая вооруженных стальными орудиями убийства гигантов, покрывавшая стены циклопического холла, вызывала в ней чувство не просто культурной отчужденности, но элементарной физиологической подавленности, которое, к тому же, многократно усиливалось гнетущим полем кишащих в этом антигуманном пространстве измятых и оборванных толп с брутальными тураническими фейсами, волочащими повсюду за собой непонятного предназначения бесформенные баулы, как бы набитые неким страшным нечеловеческим содержимым.

На вокзале, действительно, стоял чудовищный смрад, повсеместно лежали разлагающиеся пьяницы, и нищие всех мастей, словно выходцы из нижних слоев гуманоидного ада, смотрели на вас неопределенно-вопросительными взглядами, отражавшими пустоту всех социальных иллюзий челочечества. Подход ко всем кассам был запружен гигантскими очередями, концы которых терялись в общем столпотворении. В "нормальном" случае получение билета предполагало многочасовую пропарку в этом инфернальном бульоне, причём без однозначно гарантированного успеха. Про счастью, наш случай не был "нормальным". В кассе для иностранцев мне удалось взять без особых проблем два билета на СВ до Душанбе, причем поезд отправлялся в течении ближайшего часа! "Ну, что, Вики, не хочешь ли кратко осмотреть в оставшееся время центр столицы империи Зла?" Но это для нее уже однозначно было too much. "Может быть, мороженого?" Викки вообще боялась прикасаться ко всему окружающему, а эскимо из привокзального киоска, наверное, представлялось ей чем-то вроде демонической облатки с цианидом вместо фруктового наполнителя. "Нет, нет, — она категорически замазала руками, — no way!" Ну, что ж, no way так no way, а я вот приму цианида! Мы, йоги, к этому делу привычные. Недаром наш патрон, великий Шива, прославился тем, что выпил приготовленный асурами для уничтожения целого мира яд калакута — и ничего! Только шея посинела. Слава Богу, состав уже стоял на перроне. Началась посадка. Мы забрались в наше купе, а когда поезд наконец-таки тронулся, лицо Виктории приняло утомленно-расслабленное выражение и ее рубануло в глубокую несознанку — видимо, перерабатывать травматические впечатления краткого, но исключительно интенсивного московского дня.

Новый мировой порядок.
Следующий сюрреалистический шок был получен, как и следовало ожидать, в Волгограде. Прежде всего, шокировала, безусловно, Родина-Мать, медленно встававшая из-за горизонта, подобно Родосскому колоссу.

— Что это? — спросила пораженная Виктория.
— Это — владычица туранских степей, возносящая меч Евразии. Типа вашей Свободы, только в нашем понимании.

Тем не менее, на этот раз тотального подавления американской психики не произошло, и девушка согласилась-таки выйти на станцию за мороженым. Мы сошли на перрон, и тут Викторию вдруг пробило на безумный стеб. "В чем дело?" Оказалось, её наблюдательному глазу художника открылась картина, на которую я сам никогда бы не обратил внимания: все находившиеся на перроне люди, практически поголовно — а толпа была приличная — держали в руках мороженое, причем одного сорта, в вафельном стаканчике. Это действительно был полный приход! Мы тоже взяли по стаканчику, вписавшись в общий культурный рельеф совершенно без остатка. Но ненадолго.

В двух шагах от лотка с мороженным неожиданно обнаружилось окошко, из которого торговали банками американского пива. Виктория, увидев эти банки, прямо замлела. Ведь они давали ей возможность причаститься к химии далекой Родины и восстановить таким образом духовный потенциал, столь необходимый при длительном путешествии в глубины чужого континента. С двумя охапками этих банок мы вновь выпали из коллективной мороженой идилии. Американское пиво под Сталинградом стало для меня первым знаком наступающего нового мирового порядка, двери которому открыла Перестройка.

Первые ласточки. Вечером мы решили сходить в вагон-ресторан поесть. Пыхнули. Заходим. Ресторан почти пуст. Сели, ждем официанта. Тот подходит, слышит английскую речь, интересуется who is who. Узнав, что Виктория американка, он сначала как бы опешил, а потом резко активировался и побежал включать видак, висевший над входом. Пошла запись MTV с Джеймсом Брауном. Ну прямо как в Америке! За окном — полупустыни Аризоны с заходящим за ровный горизонт красным солнцем. В вагоне обслуживают черноусые мексиканцы. Порции выглядели тоже по-американски: предложенные нам дозы выглядели как минимум вдвое больше обычной стандартной нормы. По такому случаю — и коньяк святое дело! Вот так едем, едим, смотрим MTV, и тут я краем глаза замечаю что-то странное, вроде как публика в ресторане откуда-то неожиданно набралась. Отрываю глаза от экрана — и точно: весь противоположный нам ряд столиков, а также все места через два столика перед нами, были заняты молодыми таджиками в серой униформе железнодорожников, в упор пялившимися на мою спутницу. Всего было, наверное, человек под сорок. И они всё прибывали! И вот уже над головами сидящих зрителей медленно формируется второй ряд — стоящих. Я толкаю Викторию в бок: мол, посмотри, что вокруг делается! Она оглянулась и просто впала в шок. А молодцы все разом заулыбались и задвигались. Подозреваю, они видели живую американку, да и вообще, наверное, живого иностранца, первый раз в жизни. Зато, наверняка, не последний. Ведь мы были просто первые ласточки нового мирового порядка.

Чудеса Востока. Продолжать ужин в таких условиях, даже при MTV, ясное дело, было нельзя. Я попросил у лыбящегося официанта счет, на что он ответил, что этот ужин нам выставляет сам директор ресторана как редким гостям и в знак дружбы между народами. Это был коммунистический жест, достойный чайханщика из Рудаки. Но, как выяснилось, это было только начало. Отныне, по личному распоряжению Директора, мы могли бесплатно заказывать всё, чего душа желала. И так — до самого Душанбе!

Теперь весь остаток времени, т. е. около двух суток, можно было просто лежать в кондиционированном салоне, с плеером в ушах, и рубиться в окно на туркестанские панорамы. Трижды в день зависалово прерывал предупредительный стук в дверь и на столе, как на скатерти-самобранке, появлялись самые разнообразные яства, которые можно было только себе представить. Часть, как пояснял официант, из личных запасов Директора. Вот они, чудеса Востока!

В Душанбе. Поезд пришел в Кишлак наркомов рано утром, часа в четыре. Куда идти? Впереди по курсу, в пяти минутах ходьбы от вокзала, лежала гостиница "Душанбе". В предрассветных сумерках город выглядел вымершим фантомом. Здание гостиницы выступало на фоне просторной площади им. Айни безликой черной глыбой. Входная дверь оказалась открытой, но в рецепции никого не было. Вообще мертвая тишина. Ну и что же теперь? Переговариваемся довольно громко, чтобы по случаю разбудить дежурных — если такие тут вообще имеются. В этот момент по центральной лестнице спускается силуэт человека, подходит к нам. Поинтересовавшись по-английски, кто мы такие, человек предложил скоротать время до прихода дежурных у него в номере.

Русский бизнес. Он представился бизнесменом-лесопромышленником с Северного Урала, занесенным в Душанбе по каким-то делам. Живых американцев тоже до сих пор не видел, но доллары в руках уже держал. Вот она, Перестройка! Правда, курс зеленого в отношении рубля за это время уже вырос в двенадцать раз — от одного к четырем накануне Гласности до одного к пятидесяти летом девяносто первого — и продолжал расти, но реальной рыночной стоимости приватизировавшихся советских ресурсов тогда еще никто не знал, и молодые бизнесы только начинали свое победоносное шествие по немереным пространствам одной-шестой мировой ойкумены. У всех появилось огромное количество наличности, люди расплачивались не купюрами, а пачками. Я сам стал жертвой этого процесса, будучи вынужденным пользоваться вместо привычного портмоне спортивной сумкой, доверху набитой синими связками пятирублевок. Услышав, что наш гостеприимный хозяин бизнесмен, я спросил его — вспоминая свои мыканья со сторублевками в эпоху литературного бизнеса, — не требуется ли ему разменять какие-нибудь крупные купюры на более мелкие.

— Вы, Володя, давно в стране не были? — спросил он меня вместо ответа.
— Ну так, пару лет. В что?
— Да так, у нас тут за пару лет многое что поменялось. Я вот сам ищу, кто бы мне мои пачки поменял!

С этими словами Бизнесмен достал спортивную сумку, размерами еще больше моей, и продеомонстрировал ее содержимое, состоявшее из нескольких килограммов трешек в банковской упаковке. Это была моя первая встреча с реальной экономикой Перестройки. Позднее, в Питере, я разговорился с одним человеком в баре на Пушкинской 10. Он мне и говорит: "Вот, был молодым, мечтал, чтобы на жопе были американские джинсы а в карманах — тысячи. Ну вот, мечта идиота теперь сбылась: на мне — американские джинсы, а в карманах — тысячи!" И человек заказал еще одну рюмку водки за полштуки.

Уличный цирк. Днем мы вышли в город. Прежде всего, закупили нужные для гор вещи: чапаны, котелки, сухофрукты и прочую еду. Виктория прихватила себе таджикское национальное платье, жилетку и тюбетейку. Обрядившись во всё это, заплетя впридачу два десятка косичек, она стала выглядеть как стопроцентная таджичка. В таком прикиде она ходила по улице Ленина, дымя сигаретой, что приводило "националов" просто в безмолвную оторопь. Такое себе представить — когда "их" девушка в открытую курит, да еще в компании какого-то "белого" (я не рискнул ходить вместе с ней в чапане и чалме) — никто себе тут не мог. Нас, видимо, спасал английский говор. Благодаря ему нас воспринимали всё-таки за иностранцев и не пытались на месте применить карательные нормы шариата. В особенности это касалось посещения пивных, куда даже "белые" женщины не заходили. Услышав и увидев Виктоию, разливальщики протягивали кружки вне очереди. Я в этих условиях, разумеется, я ни слова не проронил ни по-русски, ни — упаси бог — по-таджикски. Иначе бы достачам не было конца.

Заглянули на Главпочтамт. От Сокола с Урсулой никаких известий не было. Оставили им записку. Зашли к Саше-художнику. Дверь открыла его сестра. Оказывается, Саша недавно уехал в Америку, в тот самый Город желтого дьявола (или, как еще говорят, Большое Яблоко), о котором так мечтал. В зеленой чайхане тоже всё изменилось. Умер Игнатьич, умер Ших-Али, "наши люди" разъехались по миру, а местным стало не до космоса. Душанбе предстал мне на этот раз городом близким и чужим одновременно.

У гостиницы "Душанбе", прямо перед входом, была разбита под тентами шашлычная. Молодой таджик в белом халате и таком же колпаке орудовал над жаровней, спрыскивая жарящиеся порции водой из бутылки из-под шампанского.

— Что он делает, — спросила Виктория, — почему он льет шампанское на мясо?
— Он готовит специальное восточное блюдо "баранина в шампанском".

Пройти мимо такого деликатеса было никак нельзя. Мы сели за столик, посмотрели, что есть еще в меню. Помимо самих шашлыков были обозначены бутерброды с черной икрой, водка и Советское шампанское. И всё.

— Есть только икра с шампанским.

У Виктории глаза полезли на лоб:

— Только икра с шампанским? Но ведь это — меню дорогого ресторана, а тут — просто фаст-фуд под тентом!
— Ну, это у вас всё только в дорогом ресторане, а у нас это — обычная еда, типа ваших хот-догов. Вон, посмотри вокруг!

Виктория с опаской огляделась и её взору предстала очередная сюрреалистическая сцена. Вокруг нас сидели явно не аристикраты. Кто — в тюбетейке, с бычьей шеей, кто — с такой же шеей, но в кепке, пара тёток в ситцевых халатах и тапках, и ВСЕ налегали на шашлыки, запивая их шампанским и заедая икрой!

Я взял две порции прожаренной на живых углях баранины, густо посыпанной луком, и, как положено, шампанского с икрой.

— Может быть, возьмем минеральной воды?
— Думаю, тут ее нет.
— А что же пьют люди из стаканов?
— Это водка.

Тут Викторию окончательно пробило, и она перестала на время задавать глупые вопросы, лишь повторяя периодически: "Unbeliavable!"

Подкрепившись бараниной в шампанском, мы решили зайти в гостиничный ресторан на кофе. Входим в холл, пересекаем его наискосок... И тут я слышу до боли знакомый голос: "Вовчик!" Оборачиваюсь — и вижу Ворону! Ну, слава тебе, Господи, хоть одна знакомая душа! Как выяснилось, Ворона теперь работал в комиссии по общепиту. Большую часть рабочего времени он болтался по питейным заведениям города со своим приятелем-таджиком в звании крупного чина какой-то спецслужбы. Их уже везде знали, наливали, понятное дело, бесплатно — как и положено на Востоке в отношении уважаемых людей. Вот и сейчас они прохлаждались в холле гостиницы с банками импортного пива в руках. Порадовавшись за продвижение Вороны по социальной лестнице, я предложил ему должным образом отметить нашу встречу. И мы отправились к нашему старому знакомому Джурабеку — тому самому, посещением которого ознаменовался мой первый день пребывания в Душанбе в том незабываемом 1977 году, когда я впервые посетил Таджикистан и его чудесную столицу.

Снова в пути. У Джурабека я запасся стаканом травы, и теперь можно было смело отправляться дальше — в сокровенные долины и на заснеженные перевалы фантастической Согдианы. На следующее утро мы вышли на шоссе, чтобы ловить попутку в сторону Гарма: была идея пройтись через высокогорные ландшафты Вахио. За несколько часов голосования нужный транспорт так и не появился. Все машины ехали куда-то в пригороды, максимум — на ближайшие полста километров, но пользоваться ими было рисковано, — в том смысле, что можно было капитально зависнуть где-нибудь на полпути. В конце концов, меня такое бесперспективное ожидание вконец заколебало. Я тормознул обычное такси и мы поехали в совершенно противоположную сторону — к старому доброму сиаминскому мосту."Почему-то совершенно нет машин на Гарм", — кинул я водителю. Он с легким удивлением посмотрел на меня, и поняв, что имеет дело с приезжим, прокомментировал: "Так ведь у нас бензиновый кризис! Нет бензина — вот и не едут..." Это была моя вторая встреча с экономикой Перестройки.

Станционные смотрители. Такси остановилось у моста. Выхожу — и не верю своим глазам: прямо передо мной оказывается Лёня Бобров с небольшой командой. К сожалению, он шел не на станцию, а с нее, в Душанбе. Леонид продолжал работать на Сиаме директором. Коля-шиваит и Федор Федорович, по его словам, несколько лет назад ушли с Сиамы, клюнув на предложение поменяять условия в пользу более приватных и комфортабельных. Им обещали некую изолированную "двухместную" станцию где-то в Узбекистане, в хорошем якобы месте. Однако же, на самом деле они попали на пост в безлюдной песчаной пустыне, да еще с вагончиком вместо домика. Это было даже не "шило на мыло", но гораздо хуже. Как долго они там сидели — Лёня не знал. Возможно, сидят до сих пор...

Площадка перед станцией была полна народу. Палаток двадцать, а то и больше. Но публика — уже не богемно-йогическая, как раньше, а всё больше каратэшно-оздоровительная. Вокруг костра сидела компания с гитарами, накаченные молодцы в спортивных костюмах делали по очереди с огромного валуна сальто головой вперед. На станции находился один Равиль — кунфуцианец из Ташкента, периодически работавший здесь еще во времена Феди и Коли. Мы посидели, попили чаю. Потом он переправил нас в люльке на тот берег Сиамы. Отсюда начинался путь к перевалу Четырех.

Central Park acid. Встали на тропу с утра пораньше. Закинулись для профилактики кислотой, которую Виктория привезла с собой из Нью-Йорка. В общем, идем, солнышко светит, свежий ветерок, всё — класс! Через какое-то время замечаю, что веса рюкзака совсем не чувствую. Первая мысль: забыл на предыдущем привале. Смотрю — нет, на месте, за плечами. Ну, думаю, чудеса! Как быстро к весу привык! Такой эффект есть на самом деле: если долго ходить с рюкзаком, даже тяжелым, то все равно настолько привыкаешь к нагрузке, что через несколько дней совершенно перестаешь ее чувствовать.

И вот, иду я дальше уже совсем налегке, почти вприпрыжку. Вот так, прыгаю-прыгаю, и вместе с тем думаю: чего же мне это так легко прыгается? Ведь я как бы иду по узкой, выщербленной каменистой тропе, вдоль крутого склона, а такое ощущение — что просто по ровной плоскости. Посмотрел внимательнее вокруг — и ахнул: Я действительно шел по плоскости, представлявшей собой нечто вроде гигантской зеркальной площади, естественной границей которой служили окружающие хребты. Можно было себе представить, что все пространство было как бы залито водой, и я шел по поверхности этого мистического озера аки посуху.

В этот момент вдали появилась человеческая фигура. Я поначалу совершенно не понял, то ли фигура идет ко мне, то ли я догоняю фигуру. На всякий случай прибавил ходу. Наконец, выясняется, что фигура движется навстречу. Вот она подходит совсем близко. Это — типичный турис: в панаме, шортах и с рюкзаком. Поравнявшись со мной, останавливается, как это принято в горах, здоровается. Ну что, как дела, куда и откуда? И тут из его уст я слышу текст, прозвучавший отчужденно как сообщение Советского информбюро: "В Москве путч. В столицу введены войска, в стране чрезвычайное положение!" Вот это номер! Я еще ничего не понимаю, а фигура сообщает дальше совсем уже душу леденящие факты: "Граница перекрыта!" Это что, ЗНАЧИТ МНЕ И НАЗАД НЕ УЛЕТЕТЬ?!

Тут подошла Виктория.

— Послушай, — говорит она, — о чем это вы тут беседуете? Просто со стороны ваш диалог напоминает общение двух клоунов!

И она чумово захохотала. Человек-фигура начал странно на нас озираться, а потом сообщил новую банку:

— Ну, ладно, я тут с вами заговорился, а мне спешить надо. По радио передали, что все отпускники должны срочно вернуться на рабочие места! ВОТ Я И СПЕШУ. Мне же еще в Питер надо ехать!

И он, подхватив рюкзак, ломанул с места сразу на третьей скорости, скрывшись в считаные секунды из глаз, словно в старой съемке.

Здесь я уже совершенно перестал что-либо понимать. Во-первых, человек, только что прогнавший про путч — это был глюк или реальность? Очень возможно, что глюк, или что просто меня глючило, когда тот гнал свою телегу. Я хочу расспросить о ситуации Викторию как стороннего свидетеля, и тут обнаруживаю, что ее рядом нет. Осматриваюсь вокруг — и к ужасу своему замечаю, что стою вовсе не на гладкой стеклянной площали, а на узенькой, выщербленной каменной тропе, а вся местность вокруг тотально изрыта моренами, шахтами, щелями и прочими неровностями. Как я мог тут бодро беззаботно скакать — совершенно неясно. Зато ясно, что дальше так не поскачешь. Но главное — надо найти Викторию!

Это было уравнение с тремя неизвестными. Во-первых, она могла просто отойти ненадолго, чтобы затем вернуться на это же самое место. Что будет, если я сам скроюсь в процессе поисков где-нибудь в складках природы? Так и будем друг друга искать в трехмерном лабиринте? Во-вторых, она могла отойти куда-нибудь надолго, заглючив от кислоты. В-третьих, она могла продолжать куда-либо двигаться, причем не обязательно вперед. Я направился чисто интуитивно в произвольном направлении, ибо просто стоять на месте было сложнее всего. К большому удивлению, пройдя метров сто, я обнаружил Викторию, загорающую на дне глубокой расщелины, среди небольшого зеленого оазиса у ручейка, вытекавшего из-под ледяной глыбы. Я ей крикнул сверху. Увидев меня, она очень удивилась, что это я там делаю, ибо, как оказалось, всё время считала, что я нахожусь где-то подле нее, буквально за спиной. Где был при этом ее рюкзак — Виктория не знала.

В конце-концов мне удалось вытащить ее из расщелины, мы нашли рюкзак (наверное, тоже просто случайно) и разбили ярко-бордовую палатку на высоком пригорке, чтобы в случае чего она всегда была на виду. А потом я залег в этот нейлоновый чум и пошла вторая серия перформанса. Бордовые, с желтой капроновой прокладкой стенки иглу превратились на пути солнечного света в экраны, на которых начал разыгрываться дальневосточный театр теней. Сначала проплясали силуэты каких-то фантастических сущностей, затем послышались конский топот, человеческое голоса, блеяние скота, лязг железа. Было такое ощущение, что вокруг палатки разворачивается большое кочевое стойбище. На экране мелькнули тени воинов с кривыми саблями и характерными монгольскими шапками. Так это же воины Чингис-хана, тумены которого движутся через гористую местность на новые пастбища! Тут полог раздвигается и на фоне заснеженных пиков появляется в лиловом шелковом чапане Виктория: в тюбетейке, с большими таджикскими серьгами в ушах: "Ну, что, хан, будем совершать воскурение?"

Наконец, выбравшись на свежий воздух, я понял, что начинаю отходить. Было еще светло. Я огляделся и тут заметил метрах в трехстах от нашего стойбища, на другом холме, несколько палаток и каких-то людей рядом. Мы отправились к ним с визитом вежливости. Это была студенческая компания скалолазов из какого-то провинциального уральского города. Молодежь собирались идти на штурм Победы и расположилась здесь временным лагерем. Все без исключения девушки и парни были крайне милыми и приветливыми. Все — гуманитарии. Большую часть груза, который они тащили с собой, составляли вовсе не канаты или стальные крючья, а КНИГИ. Каждый из них нес с собой маленькую библиотечку русской классики — от Пушкина до Цветаевой, всего томиков до десяти. Таким образом, в распоряжении компании оказывалось около сотни книг разных авторов, которыми они, как я понял, постоянно обменивались. Когда мы подошли к их стоянке, бо'льшая часть гуманитарных уральских скалолазов как раз читала. Разговоры они тоже вели между собой больше о литературе и философии жизни, чем о прозе предстоящего восхождения или тягот похода. Курить траву они отказались, даже, как мне показалось, не очень поняв, о чем идет речь. "Да нет, мы все некурящие. И не пьем тоже", — объяснила мне с улыбкой одна из девушек. Можно было, конечно, подсыпать им в чай кислоты, однако в таком случае нужно было бы оставаться и пасти людей вплоть до самого отходняка, иначе в горах шутки плохи. Насчет "путча в Москве" у ребят никакой информации не было. Они в горах уже неделю, на транзисторе батарейки сели.

— Ну, что ж, будете у нас в Америке...
— Нет, лучше вы к нам!..

Земля первопредков. На следующее утро, часов в шесть, мы вышли на перевал. Поднялись без приключений — разве что сбились один раз в пути. Взяв очередной рубеж, войдя в зону абсолютного снега, мы приостановились для небольшой паузы. Я церемонно обвел рукой лежавший у наших ног белый цирк, открытый к Востоку, в сторону убегавших вниз изумрудных пастбищ цветущго ущелья Сиамы, и, задержав жест, объявил, что вот именно эти места являются особой зоной происхождения нашего общего проточеловеческого предка: "Я все эти места как свои пять пальцев знаю!" — решил я прихвастнуть. "Так ты знаешь, куда теперь идти?" — спросила меня Виктория. Тут я понял, что не знаю. Что же делать? "Видишь ли, в силу активной сейсмологической ситуации, рисунок ландшафта здесь нестолько неустойчивый , что всякий раз приходится его заново изучать. Вот и теперь — опять что-то новое. Я лично такого рельефа не помню. Опять, видимо, трясло! Так что куда идти — я сейчас конкретно сказать не могу..." В это время начался камнепад. Солнце начало подтапливать снег на склоне, местами пошли оползни. Нужно было спешить. Мы пошли интуитивно в сторону от камнепада, вверх по диагонали пересекая стену цирка. Поднимаясь все выше и выше, я, наконец, опознал четыре характерных пика слева от перевала. Оставалось совсем немгого, лднако последние сто метров пришлось подниматься почти вертикально. Но снежный покров тут был еще крайне густ и плотен, так что внезапного съезда можно было почти не опасаться. Поднялись, наконец, на самый верх. С обратной стороны белого хребта на нас смотрела розовая Победа, выделяясь на безоблачном голубом небе фаллообразным силуэтом гипергигантского шиваитского святилища. OM SHIVAYA NAMAH!

Моджахеды. На следующий день дошли до первого чабанского стойбища. Пастухи напоминали своим видом — бородатые мучжины в бурках, чалмах и с ружьями — группу моджахедов. Викторию — чтобы не замарачиватьтся с лишними вопросами — я представил как эстонку, не говорящую по-русски. Эстонский язык от английского тут никто не отличал, но знали, что в Прибалтике не говорят по-русски. Мой первый вопрос: "Что в Москве?" Моджахеды сказали, что про события в столице слышали по транзисторному приемнику. Да, всё верно, туда введены войска, Горбачев арестован, советская власть восстановлена. Чабаны сполна выражали своё удовлетворение ходом событий: "Горбачев — совсем плохой. Сталин был лучше. А теперь деньги нет, бензин нет, зимой баран чем кормить будешь? Вот сейчас хорошо, снова советский власть будет!" По поводу ситуации с внешней границей вооруженные бараньи пастыри ничего вразумительного сказать не могли. Очевидно, это измерение политической жизни страны интересовало их меньше всего. Оставалось надеяться на более достоверные информационные источники, несомненно ждавшие нас впереди.

Ангел. Мы провели на стойбище остаток дня, а на утро моджахеды отрядили нам в помощники подростка с лицом ангела из самаркандской мозаики, который должен был как бы нести Викин рюкзак. Она против ничего не имела, и Ангел действительно знал свое дело, будучи, как оказалось, в состоянии не только складывать костер, но и делать многое другое.

От кишлака Хакими, которого мы достиглди к полудню, шла вниз, к душанбинскому шоссе, грунтовая дорога. У моста я заметил пару машин. Нашел водителей, но те ехать категорически отказывались: нет якобы бензина. Я предлагал за тридцать километров, которые нужно было сделать до трассы, тысячу рублей (обходившихся мне в 20 долларов) — и это при старых советских ценах! — но тщетно. "Нет, брат, бензина. Ты хоть миллион давай. Понимаешь, бензина — нет!" Перспектива протопать еще три десятка километров не очень воодушевляла, но больше делать все равно ничего не оставалось.

Дорога вниз представляла собой усыпанное булыжниками полотно, идти по которому представлялось крайне затруднительным. Ноги постоянно соскакивали с острых камней, к тому же поднималась чудовищная серая пыль. У меня вдобавок были неслабо стерты ноги, а на новой забулыженной трассе этот процесс ускорился в геометрической прогрессии. Виктория шла налегке, Ангел на то и ангел, я же, глотая пыль и стирая ноги, с параноидальным ужасом представляя себе тридцать километров такого маршрута — да еще под палящим солнцем и со стертыми-то ногами! Это был как спуск с Голгофы. Часа четыре мы пилили non stop. При этом не сделали еще и трети всего расстояния. Положение становилось отчаянным. В этот самый момент Ангел кричит: "Машина!" Это была на самом деле машина — грузовик, отвозивший бригаду полеводов с участка домой. До него нас разделяло метров пятьсот. Мы видели, как последние человеческие фигуркии подтягиваются к грузовику на посадку. Заметят ли нас? Пододждут ли? Ангел рванул с места вместе с рюкзаком, аки по воздух — наверное, как я бежал пару дней назад на перевал под Central Park Acid. Он что-то закричал пронзительным голосом. Последние фигурки подошли к машине, но борт не забирались. В общем, Ангел предупредил. Нас дождались, посадили в кузов. Всего ехало, наверное, два десятка человек. Дехкане Восточной Бухары. Особая культурная каста в мозаике евразийского этноцирка.

У поворота на Душанбе грузовик остановился. Мы сошли. Ангел остался в кузове. Виктория подарила ему в знак вечной любви какие-то свои амулеты. Ангел наградил ее преданным взглядом, и его небесный лик скрылся в облаке выхлопа и пыли, которое оставил после себя тронувшийся дальше грузовик.

Сила печатного слова. На этом же перектестке стояло несколько лавок и общественный туалет. Именно туда я отправился в первую очередь. И тут начинается самое интересное. Сижу я на корточках, читаю газету, говоря точнее — обрывки газеты, нанизанные на гвоздь в стене в качестве подручного средства.

Сразу видно — мультикультурная зона. В исламских туалетах бумагой не пользуются, так как здесь применение бумаги даже в качестве оберточного материала строго запрещено: а вдруг это листы из Корана или с кораническими цитатами? Вместо этого тут применяют камни или сухую глину. Надо сказать, после некоторого привыкания это действительно воспринимается более практичным и гигиеничным, чем бумага. Единственное, камни затруднительно спускать в канализацию. Но в етстественных условиях — лучшего не придумаешь.

Тут на одном из обрывков вижу заголовок: "Самоубийство генерала Пуго", рядом — фотография и обрывок совершенно загадочного текста. Другой обрыво: тут постановление ГКЧП. Фрагменты. Итак, судя по полученной мной информации выхлдило, что ГКЧП установило новый политический порядок, а Пуго — одна из первых жертв новой власти. Интересно, что же с Горби? И с границей? Я решил не углубляться в чтение фрагментарного материала, а отправиться поскорее в Душанбе, где уж наверняка всё станет понятно.

На террасе. Часа через полтора мы вышли из белого микроавтобуса маршрутки у гостиницы "Душанбе". И тут же наткнулись на Ворону с его приятелем-спецслужбистом. Те были уже под газом и очень бурно реагировали на наше появление. Надо было прямо сейчас идти с ними на террасу гостиничного ресторана квасить и есть шашлыки. Есть, в самом деле, хотелось страшно, и мы отправились на террасу так, как были — в запыленной мятой робе. Заказали шашлыков, Ворона потребовал водки. Официантка ответила, что уже поздно и водки нет. Ворона страшно возмутился, вскочил, выхватив, как кольт, бумажник и закричал на всю террасу:

— Как водки нет? Я ПЛАЧУ ДОЛЛАРАМИ!
— Саша, — пытался я его урезонить, — завем долларами? У меня море рублей!
— Спокойно, Вовчик, всё о'кей!

И тут же продолжал: "Плачу долларами! Кто мне принесёт бутылку водки? Со мной штатники сидят!"

Все обернулись в нашу сторону, но, вероятно, подумали, что парень просто перепил, поскольку принять за штатников две пыльных тени и таджика-службиста в тюбетейке было никак нельзя. Наконец, официантка принесла водяру, но заплптил за нее Ворона, естественно, рублями.

— Послушай, — пытался я выяснить, — что произошло в Москве?
— Во, приход, Вовчик, а вы же ничего не знаете? Там пиздец в Москве — путч! Объявили особое положение, Горбачева на хуй арестовали...
— А с границей что, не закрыли пока?
— Так тебе же теперь не уехать будет, да? Во приход! И ей — не уехать!

Ворона истерично застебался.

— Что значит "не уехать"? У меня обратный билет, все дела. Ведь авиасообщение не прервали?
— Знаешь, Вовчик, хуй его знает, я с утра дома не был, телик не смотрел. Может, там чего новое произошло...

Когда я добрался-таки до спасительного ящика и включил экран, то увидел, как там, прямо перед камерой, какие-то люди жгут партийные билеты. Я сначала подумал, что это телеканал повстанцев. Переключаю на другой. Там — то же самое. В конце концов, в моем сознании стала постепенно восстанавливаться реальная канва событий и я понял, что ГКЧП не прошел. А значит — границы продолжают оставаться открытыми!

С Каландаром. Через знакомых удалось узнать новый адрес Каландара. Теперь он жил в районе старого аэропорта — тихом квартальчике одноэтажных частных домов. У Каландара тоже был свой дом. За глухой стеной и огромными железными воторами. Хозяин с лязгом открыл калитку, увидел меня, заулыбался: "Володя, дорогой, какими судьбами!" Мы расцеловались. Прошли во двор, сели на стол под увитым виноградником навесом. "Ну, что, Каландар-ака, ч/хели?"

Каландар жил в этом доме со своей новой женой. Правда, на неё посмотреть не дал.

— Знаешь, Володя, я — человек восточной традиции. У нас жен к гостям выводить не принято. Не обидишься?

Каландар преданно заглядывал в глаза, как бы искренне сожалея о неумолимости законов мужской чести. Я, зная характер парня, разумеется, ничего против не имел. Ну, думаю, дурит мастер, как всегда... В этот момент где-то рядом раздается звонок мобильника. Это что еще такое? Каландар достает из кармана тренировочных штанов элегантный аппарат:

— Алло, я вас слушаю, говорите!..

Оказывается, это ему звонили С ЕГО СОБСТВЕННОЙ ФИРМЫ. .

— Сейчас машина приедет — мы съездим на полчасика ко мне в бюро, а потом отправимся в ресторан, ладно?

Вот это новости! Каландар — бизнесмен! Он оставил нас с Викторией сидеть за столом, сам исчез в дверях дома. Через пятнадцать минут вновь появился на пороге: в тройке и при галстук. Впервые в жизни я увидел Каландара в костюме. Реальность начинала оборачиваться своей карнавальной стороной. Дальше — больше. Раздается сигнал из-за ворот. "Это машина приехала", — говорит мастер. Выходим на улицу — перед нами ЧЕРНАЯ ВОЛГА. Садимся как шахи, шофер трогает с места.

— Владимир Викторович, куда изволим?
— В бюро давай!

Приехали в центр города, прямо на улицу Ленина. Остановились у какого-то билдинга, поднялись на лифте на последний этаж. Заходим в бюро. Каландар сразу направляется в свой кабинет, усаживается в кожаное кресло за дизайнерским столом, кладет на него ноги, берет в руки вертушку: "Ало, Рустам, неси договор!" Через минуту в кабинет входит безукоризненно одетый молодой человек в галстуке, с красной папкой под мышкой. Каландар берет документы, кладет на стол, отправляет Рустамчика назад. Потом звонит еще куда-то. Включили телевизор, девушка принесла чай.

Какой профиль у каландаровского бизнеса? В основном — пиарный. Владимир теперь подряжался на организации для республиканской элиты авиа-зиаратов на Хазрати-Бурх. Министры, секретари обкомов, профессора, высокие кэгэбэшники — все теперь летали на Хазрати-Бурх в сопровождении Каландара, организовывавшего прямые вертолетные туры из столицы к святыне. В те дни в Таджикистане был распространен тренд на национально-историческую идентификацию, высокие чиновники и нарождающиеся бизнесмены готовы были кидать крупные деньги на отправление своих религиозных и духовных треб. Но и о материи никто не забывал. Каландар, параллельно с турагентством, специализировался на создании декоративных нтерьеров класса люкс для дорогих клубов, салонов и магазинов города. На один из таких объектов он предложил нам съездить.

Это был огромный магазин модельной одежды в центре города. Заходим. Все блестит отполированным мрамором. Узорчатая колоннада, белые слоновой кости фризы, на потолке — художественная резьба по дереву, раскрашенная в гамме традиционного орнамента. На яшмовых консолях — золотые вазы, в зеркальных нишах — женские меха и бутичная одежда на вкус жен катарских шейхов. Весь персонал — восточные красавицы, в строгих деловых костюмчиках. Просто тысяча и одна ночь! И я вспоминаю Синбада-морехода: да, усто, ты нашел нужную краску!..

Из "Тысячи и одной ночи" едем в гостиницу-интурист "Таджикистан", в ресторан. Каландар заказал здесь по случаю моего приезда банкетный зал. Входим. Официанты проводят к стоящему в центре помещения огромному столу, ломящемуся от снеди. Всего вокруг десятка два человек. Все — сотрудники или компаньоны Каландара. Нас с Викторией он представил как иностранных гостей, и каждый из присутствовавших произнес по этому случаю тост, не выпить за который было абсолютно невозможноо. Впрочем, потом пили уже без тостов, но дружно. В конечном итоге и попили и поели просто по-барски, до последних пределов, типично по-восточному. Каландар единолично выставлял весь этот стол всей команде. Это был сильный жест. Наше предыдущее застолье оплачивал я: в ресторане на Невском, на углу у станции "Маяковская", где мы спасались целительным коньяком от химических последствий алхимической свадьбы Сокола. Дальше мне нужно было на Московский вокзал, Каландару — в противоположную сторону. Он скрылся походкой бродяги — с вечным "ермаком" за спиной и орденским посохом в руке — в плывшем с Фонтанки тумане, чтобы выйти из него через несколько лет здесь, в Душанбе, в ресторане "Таджикистан" в качестве уважаемого и состоятельного члена круга новой социальной элиты республики. Мир действительно встал с ног на голову. Это было время больших общественных надежд — золотой век для истинных талантов.Это был момент мимолетного осуществления всех мыслимых и немыслимых проектов.

Эйфория Перестройки. Первые годы Перестройки были наполнены эйфорическими надеждами, апофеоз которых во многом приходится на август девяносто перового. С людей сняли намордник, расковали инициативу. Началась как бы взрослая жизнь: бизнес, путешествия, контакты с иностранцами, снятие цензуры и советских моральных табу. РАЗРЕШИЛИ ИНДИВИДУАЛИЗМ. Большинство моих знакомых в это время расцвело. Дела катили, всё клеилось, концы срастались, перспективы намыливались, а главное — ощутимые, материальные результаты были налицо, на ощупь. Вот он, мир, бери — не хочу! Каландар, не моргнув глазом, выложил за обед восемь штук — а когда-то он жил с женой и двумя детьми в месяц на стольник! У Вороны тоже всё шло в гору: непыльная работа, социальные связи, плюс врожденный авантюризм. Он предлагал организовать охоту в таджикских заповедниках для иностранцев, с полным сервисом от "А" до "Я", включая транспорт, размещение, выход на позицию и т. д. Крышу давали спецслужбы. Это было совершенно реальное предложение, и я принял его к сведению, но в тот момент о меня больше интересовал контакт с Министерством культуры, которого Ворона никак, несмотря на связи со спецслужбами, обеспечить не мог. Я прибег к собственным средствам, и в результате оказался-таки в кабинете министра.

Цель моего визита состояла в том, чтобы выяснить возможности импорта в Германию продукции таджикских народных промыслов типа глиняных горшков, вышитой одежды, ювелирных украшений, музыкальных инструментов и т. п. Но это была не личная блажь, а просьба шефа торговой фирмы, в которой я тогда работал. Министр сидел в окружении пары-трех человек. Среди них я опознал одного номенклатурного писателя, с которым некогда познакомился, посещая с Хайдар-акой местные интеллигентские тусовки по наводкам Фаруха и Хальянда. В последний раз мы с Писателем пили водку в том самом баре, где позже с Сашей-художником вели разговор про "высшие канализации". Писатель, видимо, очень удивился, увидев меня в качестве визитера у своего босса. Предложил непосредственно прикупить что-нибудь в художественном салоне напротив. Кстати, именно в этом "салонном" доме жил только что улетевший в Нью-Йорк Саша. Мы обменялись с министром визитками. Дело обещало быть интересным. Все тащились.

Между тем, Сокол с Урсулой так на Главпочтамте и не объявились. Никаких писем от них не было. Наверное, сильно затусовались... Сокол в эти времена тоже переживал эйфорию безграничных возможностей, открывавшихся Перестройкой. Ведь теперь он мог абсолютно реально осуществить свою давнишнюю мечту — купить дом где-нибудь на Памире или в Вахио и разлагатьсн там до конца манвантары. Благо, денег, как тогда представлялось, хватало на целую вечность.

Небесный начальник. Для того, чтобы улететь из Душанбе, мне пришлось познакомиться с еще одним начальником, на этот раз распоряжавшимся путями небесного сообщения. Началось всё с того, что нам нужны были обратные билеты. Загвоздка состояла в паспорте Виктории. Как иностранка она должна была платить валютой по полной программе, а это выходило чуть ли не в тысячу баксов. У меня теплилась надежда, что можно будет за меньшие деньги договориться с кем-нибудь в аэропорту о билете за рубли. Я подошел к кассе. Окно было закрыто, но за столиком сидел молодой усатый таджик. Е ему подал знак: мол, открой на секунду, вопрос есть! Он, действительно, открыл:

— Чего нужно?
— Есть разговор, брат. Особый вопрос.
— Давай, заходи в кассу с той стороны.

Я зашел к кассу, прикрыл дверь. Объяснил, что за тысячу лететь дорого, а вот полтинник могли бы подкинуть за улаживание вопроса. В ином случае — поедем поездом. Встанет в тот же полтинник. Усатый молодец представился начальником диспетчерской смены. Видимо, перспектива заработать живые доллары была столь заманчивой, что он даже не торговался. "Хоп, майлиш!" Предложенный вариант выглядел следующим образом. Он выписывал Виктории обычный рублевый билет, внося туда данные из ее американского паспорта.

— А вдруг на проходке потребуют предъявить паспорт, а он у нее — американский, при рублевом-то билете!
— Не потребуют. Я сам там буду стоять. У меня завтра как раз утренняя смена.

Ну, что ж, вариант выходил вполне сносный. После сделки небесный Начальник предложил нам сходить вместе отобедать в близлежащую чайхану. Взяли по классической тройке: плов с салатом, лепешка, чай. Я, вспоминая недавнюю каландарову щедрость, предложил покрыть счет. Начальник, в свою очередь, вызвался отвезти нас на машине куда нам теперь нужно. Он позвонил куда-то по мобильнику. Через пять минут к чайхане подкатила служебная тачка с шофером. Мы погрузились в салон, водитель тронул с места: "Ехать куда?" Ехать было недалеко, в центр.

— Послушай, она чего, по-русски совсем не говорит? — начальник кивнул на Викторию. — Может быть, заедем куда-нибудь, нальем ей сто грамм?
— Э-э, брат, тут сто грамм не поможет. Вот если бы кто-нибудь девушке косяк прибил — это было бы совсем другое дело!
— Эй, ты что, правда? Они там у себя курят?
— Курить-то курят, но масти там плохие. Здешние — намного круче!

— Эй, Ахмед, слышишь, что он говорит, — Начальник обратился к шоферу. — Девушке нужно косяк прибить! Что, завернем ей нашей, чуйской?

Ахмед с Начальником, перемигнувшись, ударили по рукам и истерично застебались. "В чем дело?" — не поняла Виктория. Я ей объяснил, что сейчас будут крутить джойнт. Он в самом деле вышел на славу. В голове сразу просветлело, жизнь обрела новые краски и нюансы. Начальник в благости замолачивал еще один, вдогонку. Ахмед припарковал машину у парка, открыли двери, затем раскрылись каналы. Тащило всех просто бешено. Наверное, Начальник перестарался с дозировкой, заложив чуйки как если бы это был простой пахол, но это было даже кстати. Включили радио, полились парсийские напевы небесных пари. Согдиана мистическая вновь подавала голос...

Анахита. Вечером того же дня мы попали на худои в дом одной семьи бухарских евреев, несколько членов которой собирались отправиться в вояж к родственникам в Америке. На следующий день они вылетали в Москву за визами, а оттуда — в Чикаго. Викторию они восприняли как представительницу потустороннего царства и, казалось, постоянно испытывали ее реакции на разные вещи, как бы прощупывая будущую линию поведения с американцами. Семейство было очень зажиточное, с массой родственников, стол просто ломился от яств. Нас потчевали очень упорно, даже пирожными с кофе. Наконец, старший сын главы дома принес небольшой сундучок ручной работы и сказал, что хочет нам что-то показать. Это была уникальная коллекция древнебактрийской ювелирки: серег, браслетов, ожерелий.

Все эти сокровища он собрал лет за пятнадцать систематического поиска и случайной скупки. Большинство объектов, каждый из которых был тщательно завернут в белую ткань, представляли собой массивные серебряные украшения, часто в сочетании с драгоценными и полудрагоценными камнями. Самые древние из них могли составлять часть гардероба жен македонских военачальников или селевкидских чиновников, утвердивших свою администрацию в этих местах за три столетия до нашей эры. Кстати, примерно с этого же времени в этиж местаж существует еврейская община — одна из древнейших в мире и, одновременно, самая старая действующая корпорация публичного права во всей Средней Азии. Быть может, среди этих украшений были и те, что некогда принадлежали предкам Старшего сына и его семьи. Он достал из шкатулки серебряные серьги с красным бисером и надел их на Викторию в качестве подарка. В сочетании с памирской тюбетейкой они превратили ее в настоящую Анахиту, да так, что Старший сын только охнул.

Перелёт. На следующее утро приезжаем в аэропорт. Идем к нужным воротам — нашего знакомого там нет. Спрашиваю, где найти начальника службы. Меня отправляют к какому-то окошку, а там — совсем другой человек! А где же наш? Никто не знает. Наверное, у него вторая смена. О-ля-ля! Вариант оставался один — проходить самостоятельно. И тут происходит самое невероятное. Дежурная проверяет билеты, потом сверяет имена с паспортными данными и... спокойно пропускает нас дальше, вообще не задав никаких вопросов!

То же самое повторилось в Ульяновске, где самолет совершал техническую посадку и пассажирам пришлось выходить из машины в зал ожидания. Из окна аэровокзала открывалась медитативная панорама бескрайнего зеленого луга под белым пасмурным небом.

— Вот в этом месте родился Ленин, — сказал я.
— Really? Oh, shit!

Объявили посадку, мы снова взлетели, чтобы потом приземлиться уже в другом городе Ленина — на Неве.

Под колпаком у ЦРУ. Прилетели в Питер, добрались до гостиницы. Вечером я позвонил в Таллин маме, сообщить, что вернулся из Азии и через пару дней буду в Берлине. Сработал автоответчик. Я продиктовал послание и заодно — номер в питерской гостинице. Минут через пятнадцать раздается звонок. Поднимаю трубку — спрашивают Викторию. Это было очень странно, ибо нового номера я еще никому не давал, в Викки его вообще не знала. "Прямо какие-то козни ЦРУ", — подумалось мне спонтанно. Виктория взяла аппарат. Лицо ее сразу обрело возбужденное выражение, она хватала воздух ртом и только время от времени вскрикивала: "Oh, my god! Really? No! Oh, my goodness! Fucking shit!". Всё это длилось примерно с полчаса. Наконец, телесеанс был закончен. "You know what?" — Виктория сделала большие глаза. И рассказала историю, полностью подтвердившую мою интуитивную догадку о ЦРУ.

Всё началось ранним августовским вечером, в небольшом домике в тихой американской провинции, где семейство Виктории смотрело очередной телесериал с попкорном в руках. В перерыве между сериями показали новости. Тут сообщили о путче ГКЧП в Москве. Мамашка, зная, что ее чадо в это время находится в СССР — будучи за границей вообще впервые в жизни, — сильно запаниковала. Нужно срочно связаться. Но как? Впрочем, одна ниточка была. Виктория, оформляя визу в СССР, дала в качестве формального места посещения таллинский адрес моей мамы, вместе с телефоном. И вот, родители Виктории звонят в Таллин, а там никто по-английски не говорит. Ноль эмоций. Тогда они звонят викиному Старшему другу и просят поучаствовать в поисках дочери, пропавшей в охваченной военном путчем Красной империи. Тот с фанатизмом бизнес-управляющего среднего звена взялся за дело. Первым делом он вновь позвонил в Таллин. Там опять ноль эмоций. Ну не говорят люди по-английски! Старший друг на этом не останавливается и звонит в вашингтонский МИД с сообщением, что на территории СССР пропала американская гражданка.

Там сразу забили тревогу. Обращаются в американское посольство в Москве, те звонят в Таллин, уже с переводчиком. Моя мама, естественно, ничего не знает. Ни где я сейчас, ни с кем. Да, мол, звонил, сказал, что отправляется в Среднюю Азию. В Таджикистан. А там — не то что телефона, даже адреса никакого нет. Да и какой может быть в горах адрес? Вот так они и звонили ей каждый день по нескольку раз: нет ли от меня сигнала, не объявлялся ли? Но просто так пассивно ждать тоже не стали. Старший друг сильно напрягал Вашингтон, те — Москву, Москва напрягла спецслужбы, те инициировали всесоюзный розыск. И вот уже нас ищут совместными усилиями ЦРУ и КГБ. Вот они — первые шаги партнерства во имя мира!

В тот вечер, когда я позвонил из Питера в Таллин, мамы была у соседки, а вернувшись обнаружила моё сообщение на автоответчике. Буквально через минуту после этого позвонили в очередной раз спецслужбы, и мама им сразу же сообщила номер моего телефона в гостинице. Вот отсюда — и тот загадочный звонок Старшего друга. Всё сошлось. Даже моё сделанное по пульсам в эпицентре нашего трипа предсказание Виктории, что о ней кто-то очень активно беспокоится, полностью оправдалось. По возвращению в Америку Виктория дала местной медии не один десяток интервью как очевидец Последней русской революции. Одной альтернативной нью-йоркской газете она рассказала подлинную кислотную версию того, где и как она пережила исторический путч. Статья сопровождалась фотографией, запечатлявшей Викки в компании вооруженных чабанов-"моджахедов". Подпись внизу поясняла, что это — "противники Горбачева".

Aquarius. Когда я уезжал из Питера в Берлин, меня провожали Йокси и Седой, которым я сдал Викторию на поруки. Йокси, как всегда, ни от чего не отказывался. Накурившись по самую завязку чуйки, он закинулся сверху тремя дозами центропарковой кислоты. Йокси гулял по полной программе, потому что дела с выездом в Израиль вновь катили, и он собирался отправляться туда в самое ближайшее время, со всем своим семейством. Йокси голосовал за Перестройку ногами. Седой — сердцем. Но, как говорят в бизнес-кругах, "рыночная экономика не имеет с любовью к ближнему ничего общего". В справедливости этого тезиса, в самом скором будущем, пришлось убедиться на собственном опыте не только Седому, но и многим сотням миллионов граждан разваливавшейся Красной империи. В соответствии со звездным раскладом, наступал век Водолея — бессмертного старца Утнапиштима, владеющего водами жизни и смерти на своем магическом острове по ту сторону мирового океана.

Берлинские новости. Обстоятельства, сопровождавшие путешествие Сокола с Урсулой, стали мне известны только в Берлине. Прежде всего, как это ни странно, они были несколько раз в Душанбе на Главпочтамте, но никаких писем от меня так и не получили! Но не получил и я их открытки, которая была оставлена еще накануне моего прибытия в Душанбе! В общем, связь не работала, и это — при красовавшейся в самом центре зала цитаты Ленина о первостепенной роли связи в строительстве социализма! Всё логично. Не стало связи — не стало социализма!

Но тогда еще был магический переходный период, когда западная валюта конвертировалась в рубли к невероятной пользе валютчиков. Сокол где-то вышустрил вертолет, который забросил их в Восточное Вахио, куда-то в район пика Коммунизма. И улетел. И вот, идут они через высокогорную каменную пустыню день, идут другой, а на третий день у Сокола, буквально на ровном месте, ломается нога. И всё. Что делать дальше? Говорнт, в такие моменты в человеке включаются сверхрезервы, в том числе и инстинктивно-интуитивные. Урсула пошла вперед ПРОСТО НАУГАД, и через некоторое время заметила в темнеющем пейзаже огонек. Подошла ближе. Это была группа альпинистов, снаряженная к тому же рацией! Вызвали вертолет. Сокола отвезли в Душанбе, оттуда самолетом — в Питер.

Здесь врачи требовали бакшиш в количестве не менее двух тысяч немецких марок. Положение было безвыходным, нужно было платить. Рынок медицинских услуг начинал приватизироваться. В общем, скрепили сломанную ногу какими-то железками и выписали на волю. Сокол прилетел в Берлин. Ходит - а нога болит. Обратился в местную клинику Там как посмотрели на работу питерских коллег — так и ахнули: ведь те использовали в своей скрепке разные металлы, в результате чего в ноге постоянно шел процесс электролиза, не позволявшего ране заживать. Немцы, конечно, всё переделали, но "питерский протез" сохранили в качестве специального экспоната в своем клиническом музее для студентов. Чтобы те имели более широкое представление о мире.

28. Послесловие

Гражданская война. К сожалению, многим прекрасным планам, связанным со Средней Азией и в первую очередь с Таджикистаном, не пришлось сбыться по той причине, что уже через год после неудавшегося путча, положившего начало развалу Советского Союза, здесь разгорелась жестокая гражданская война, унесшая более ста тысяч жизней. Клан восстал на клан, род на род, одна группа людей — на другую.

Всё началось с многомесячного антикоммунистического митинга перед зданием республиканского правительства в Душанбе. Собрались представители либеральной и исламской оппозиции, где каждая сторона имела разные планы, но единого врага в лице старого советского номенклатурного режима. Но режим не дал так просто себя взять за горло. Он организовал проправительственнй митинг. И в один из дней вооружил участников последнего автоматами, которые начали бойню оппозиции прямо на улицах города. После этого либералы и исламисты восстали, взяв власть в столице в свои руки. Но не тут-то было. Режим так просто сдаваться не собирался. Его наполеоном выступил криминальный авторитет Сангак Сафаров. Возглавленные Сафаровым части кулябцев отправились в марш на Душанбе и взяли столицу. Началась гражданская война между "юрчиками" и "вовчиками". Наконец, после нескольких лет вооруженного противостояния, режим и оппозиция пошли на компромисс и создали коалиционное правительство Эмомали Рахмонова. Часть исламистов не признала режима и продолжает удерживать ряд районов, прежде всего на востоке страны, под своим контролем. Фактически самостоятельной территорией является Памир, изолированный, лишенный какой бы то ни было связи с центрорм.

Метаморфозы. В результате войны и сопутствовавших ей этнических чисток многие русскоязычные жители Таджикистана покинули республику. Охотничий бизнес с Вороной, естественно, сорвался, хотя он уже успел прислать мне в Берлин готовый бизнес-план с подробными расчетами. Точно так же нереальным стал импорт продуктов народного творчества, о чем я договаривался с представителями Министерства культуры. Разумеется, никакого дома здесь для Сокола тоже больше не светило. Как перестало светить и Каландару в его бизнесе. Все вертолеты забрали на фронт, одежду-люкс перестали покупать, дорогостоящего интерьера уже никто не заказывал. В конце концов, они с женой уехали в Россию, в Калугу, где у них был некий бизнес, а оттуда, по слухам, перебрались куда-то дальше на север, вроде бы — в Петрозаводск. Последний раз непосредственный сигнал о Каландаре я получил на подмосковной даче у Хайдар-аки, куда вдруг неожиданно позвонила каландарова жена (та самая, которую он не показывал) и спросила срочно денег на взятку ментам, которые, якобы, по какой-то сомнительной причине арестовали парня и держат в КПЗ. Гюля пообещала ей сто долларов. Как выяснилось позже, Каландару действительно удалось отмазаться, но с большим трудом. А потом, еще через пару лет, я узнал, что они с женой всё побросали и с миром разошлись по монастырям: он — в мужской, она — в женский. Вот он — истинный русский характер! Федор Михайлович отдыхает.

Тем же путем смирительного благочиния пошел — как я слышал — и Шива, сменивший трезубец рудрита-тантрика на трикирий Христова служителя в своем родном Херсоне. Жест, достойный древнего философа: всё возвращается на круги своя. А Битник стал большим путешественником и писателем, выпустив целый ряд публикаций о Таджикистане, Монголии и даже Святой Земле. Самое удивительное, что одним из персонажей его опусов является Хайдар-ака. К сожалению, я их до сих пор не прочел, но надеюсь, что непременно сделаю это при первой же возможности. Сам Хайдар-ака, как и обещал, сделался известным политическим деятелем. Примерно до самой гражданской войны в Таджикистане он продолжал снабжать регион предметами религиозного культа. Затем пошел дальше и вписался в тусовки таджикской оппозиции. Однако, после сепаратного соглашения, стал в стране персоной нон-грата. Это он еще легко отделался. Но всё это, однако, ничего не значит в сравнении с реализацией Хайдаром его фундаментальной оперативной цели — пилигримажа к Черному камню и инициации в сан ходжи. Иншаллах!

А совсем недавно пришли новости и про Алферова. Он продолжает заниматься искусством, уезжая на лето в хиппово-мистическую колонию в Оптиной пустыни под Козельском, где у него есть своя избушка. Вот что о нем рассказывает очевидец:

28.1.

Письмо из Оптиной. "Сергей обычно появляется в наших краях к маю, когда совсем теплеет, дико умученный месяцами проведёнными в лоне семьи, и каждый раз полный самых величественных планов на предстоящее лето. Увешанный рулонами бумаги, коробками с краской, и сумками собачьей жратвы для своей алабаихи Альчи, он заселяется в свою, почти столетнюю, избушку над самой рекой, и начинает сперва бухать со всеми окрестными синюхами, держащими его между собой за последнего московского кретина. 9 мая ему традиционно красиво подбивают глаз на какую-нибудь вольность в смысле торжествующего в этот день народного патриотизма, и пьянка резко прекращается. На оставшиеся бабки Алфёров обычно приобретает мешок отрубей, коими и питается, когда у них с "собачкой" заканчивается прочий припас, добавляя в общий рацион речные мидии. Если не считать его обжорных визитов по многочисленной тусовке, Сергей так и сидит на этой диете почти до самой осени, причём рядом с хатой за это время вырастает немаленькая горка ракушек, делая его обиталище похожим на стойбище первобытных браконьеров.

Досуг же он коротает, как правило, врубая на всю дурь магнитофон-мыльницу через допотопную радиолу, из которой на всё побережье хрипло ревут наичернейшие блюзы, а сам хозяин, вдобавок, под сию фонограмму, самоупоенно импровизирует на скрипке. Народ вокруг сначала шизеет, но привыкает, как и положено крестьянам, быстро. Осенью собака начинает походить конфигурацией на велосипед, а Алферов становится вдруг страстным поклонником телесериалов типа "Улиц Разбитых Фонарей", которые дают ему возможность являться к соседям вроде нас регулярно, прямо к ужину. Когда речка начинает замерзать, за мидиями нырять становится зябко, а отруби кончились и подавно — Сергей собирает со всех по чуток на обратный путь и, пошатываясь на пару с собакой от ветра, отчаливает, жутко печалясь и непрестанно бурча, что опять не удалось ничего натворить, и что жена Ольга опять будет жрать его поедом, пока не удастся срочно чего-нибудь продать из загашников...

Так вот, однажды, ещё ранней осенью я сам зашёл к Алфёрову, по дороге из города. Он тут же побежал ставить чайник и драть что-то в трубку с выросшего у него под окном красивого куста. Когда церемония приёма гостя уже была почти завершена, Сергей вдруг, спохватившись, поволок меня куда-то за избушку, бормоча:

— Пойдём, пойдём, я там схорон такой классный устроил с видом на реку, там и посидим, а то в доме суета - просто невозможная...

Местечко он себе действительно оборудовал уютное, отгородив от ветра плетнём закуток, где стояли пара кресел и даже какая-то икебана в битом горшке сбоку. После пары трубок и чая мне вдруг пришло в голову поинтересоваться - что же за суета такая его одолела в жилище, где кроме него и собаки никого больше и нет вовсе? Алфёров чуть помедлил с ответом, но потом очень уверенно и с расстановкой объяснил:

— Ну как, во-первых, счётчик там жужжит, потом - мыши скребутся, да ещё вот эта сука - Альча - постоянно пердит с отрубей...

Я тогда всерьёз поверил, что Алфёров почти совсем близок к полному совершенству "

Сокол и Даос стали большими путешественниками. Они объехали уже практически все континенты, иногда путешествуя совместно. Даос, как и положено, специализируется на юго-восточной Азии. Сокол — на тибетско-гималайском регионе. Подружившись с непальской принцессой, он в последнее время вообще не вылезает из гималайских дворцов. Ирина реализовала свою мечту об Индии и традиционном индийском танце, пройдя курс этого мастерства на его исторической родине. Она долгое время преподавала крассические стили бхарата-натьям и катхак в Берлинской танц-академии "Натарадж", но затем ей это дело наскучило и она занялась финансовым консалтингом. А тиллане предпочитает тай-чи шаолиньской школы. Саша-художник, как неприкаянный, всё мотался — как некогда аэростопщик Петрике — на чартерах между Душанбе, Москвой, Стокгольмом, Нью-Йорком и Бремерхафеном — где у него обзавелась подруга и даже ребенок. Саша несколько раз заезжал в Берлин. Я как-то раз виделся с ним даже в Москве и посетил квартиру с таджикскими беженцами. В двухкомнатной квартире "на секции" жило человек двенадцать. Но это было только самое начало процесса. А Саша всё так мотался и мотался между высшими и низшими канализациями, не в состоянии приземлиться, пока — как мне сказал вдруг неожиданно выплывший после многолетнего отсутствия Рыжий — не потерял последовательно все свои визы и не остался чуть ли не на положении таджикского беженца в Москве.

Сам Рыжий, катапультировавшись в Нью-Йорк вместе с женой-Гулей и двумя детьми в начале девяностых, почти декаду оттуда никуда не выезжал, выступая регулярно по воскресеньям в Центральном Парке со своим семейным бэндом. Постепенно детей стало пятеро. Все — музыканты, включая маму. В какой-то момент Дмитрию потребовались перемены и он отправился наемным матросом на суда в плавание по Карибскому бассейну. Встряхнувшись пиратской жизнью, он отправился дальше в Москву и Питер, где основал новый музыкальный брэнд. Теперь он, видимо, просчитывает в своем нью-йоркском бюро дальнейшие шаги на тропе глобального менеджмента. Америке, в Калифорнии, окопался Вяйно. Снимает свадьбы, а с свободное время путешествует по миру. Айварас, напротив, прожив а Штатах несколько лет, занялся торговым бизнесом в Европе, а потом вообще вернулся к себе домой в Каунас. Оставаясь американским гражданином, он продолжает жить в Литве, возвращаясь к забытым инспирациям юности — поэзии и театру. Эдик поет в церковном хоре и ведет рок-студию на местном таллинском радиоканале. Родригес сильно болеет и пишет стихи. Стихи убойные — надо издавать. "Искусство вовремя начать не выше, чем искусство кончить..." Ааре-Плохой работает в Таллине компьютерщиком. Йокси так и сидит с тех пор в Израиле: сначала жили всей семьей в киббуце, потом переехали в Хайфу. Подозреваю, он продолжает заниматься литературой.

А вот Ычу-Икром, к сожалению, до новых времен не дожил. Он умер в середине восьмидесятых от сахарного диабета, который заработал в советских дурдомах и лагерях, куда его периодически укатывал строгий папа-кэгэбэшник. У Икрома в последний период жизни открылось, как выражался Этик, "бесовидение". Он невооруженным глазом созерцал джиннов различного облика, к примеру, с танковыми гусеницами вместо ног. Вечером, накануне своей кончины, Икром зашел ко мне, а потом мы вместе отправились к Мите. Икром постоянно жаловался на жажду и выпил у Мити целую кастрюлю киселя. И всё говорил и говорил о магах, джиннах и методах борьбы с навязчивой навью. На поминки друзья собрались в квартире человека, тоже, как оказалось, отправившегося через непродолжительное время в мир иной. Звали его в народе Лёша-сатанист. Присутствовали на тех поминках и другие люди — ныне не жильцы. Впрочем, всё это были представители так называемой "группы риска": слишком интенсивно и бескомпромиссно они стремились к свободе от всяких ограничений, в том числе — разумных.

Берлин-Шарлоттенбург,
02:00 CET, 08. 08. 2002.
Откорректировано:
14:00 СЕТ, 24.08.2002

—

Обсудить на форуме

E-mail:guzman@bk.ru

Guzm@n

Media

Web-site of Vladimir Guzman — a freelance journalist, independent author and translator. For personal use only. The Guzm@nMedia is not responsible for the content of external internet sites. Сайт Владимира Гузмана — свободного журналиста, независимого автора и переводчика. Исключительно для личного пользования. Guzm@nMedia не несет ответственности за содержание других сайтов — © Guzm@nMedia. All rights reserved. Все права защищены